Рыцарь-призрак | страница 42

Боль ужасная, я едва соображаю. Где я? Кто я?

Я ощущал, как растет мое тело. Я был большим и сильным, но там было еще больше крови. И боли. Там были мечи, много мечей, копья, ножи, лошади. Я сражался. На этот раз меч был таким длинным, что я держал его двумя руками. Я почувствовал, как мои руки втыкают его в другое тело. Я слышал собственное дыхание, тяжелое, частое, ощущал дождь на моем лице. Он был соленым на вкус. До меня долетал запах моря. Почва у меня под ногами была влажной и вязкой. Я поскользнулся, упал. Что-то вонзилось мне в ногу. Стрела. Я закричал от боли. Или от ярости? Мои глаза налились кровью. Мои или другого рыцаря?

Кого-то звали по имени. Снова и снова.

— Йооооон!..

Мне было холодно, но внезапно стало опять тепло. Я отступал назад, пока не уперся спиной в стену. Стрелу в своей ноге я все еще чувствовал. Мои пальцы ощупывали ногу, словно желали удостовериться, не торчит ли в самом деле у меня в теле стрела. Глазами я искал Лонгспе.

Он был почти невидим. Свет, его окружавший, померк. Он стал тенью, ничем более.

— В этой битве меня чуть не убили… — Голос его, казалось, доносился откуда-то издалека, совсем издалека. — И таких боев было много, очень много. Все, что остается, — это боль, страх, шум. Сражения против французов, сражения против моих собственных соотечественников, сражения за моих братьев, сражения против них, сражения… — Голос Лонгспе, казалось, исходил из стен, из окаймлявших портик надгробий, из плит у меня под ногами. — Мы оправдывали любое насилие — ведь сражались мы за правое дело; жестокость была нашим священным орудием, таким же священным, как кости мучеников, которые мы носили на шеях. И вот теперь я стою здесь, обагренный кровью, узник неба и ада, связанный своей собственной клятвой и разлученный с единственной, кто в силах разогнать эту тьму.

От его печали мне было так же больно, как от стрелы.

— Чем я могу помочь? — пролепетал я. — Могу я что-нибудь сделать?

Лицо Лонгспе все еще проступало сквозь мрак. Некоторое время он не отвечал. Когда же он открыл рот, это был совсем не тот ответ, который я рассчитывал услышать.

— Иди домой, Йон, — сказал он, в то время как тень его продолжала сливаться со стенами собора. — Забудь Уильяма Лонгспе. Он проклят. Из-за собственной клятвы и из-за двуличия другого. Он потерял свое сердце и ту, которую он любит. Без нее нет никакого выхода из тьмы.

И он исчез.

— Нет! Подожди! — Мой голос так громко отдавался в старинных проходах, что я даже сам испугался. Я вслушивался в ночь, но ни сторож, ни священник, ни мертвый рыцарь больше не являлись.