Но оно того стоило.
— Трес? — спросила она и разорвала на клочки последние десять лет моей жизни, точно они превратились в папиросную бумагу.
— Угу, — ответил я. — Я переехал на новую квартиру. Более или менее.
— Что-то голос у тебя не слишком счастливый, — немного поколебавшись, заметила она.
— Ерунда. Я расскажу тебе историю про мой переезд чуть позже.
— Буду с нетерпением ждать.
Мы минуту молчали, как бывает, когда ты сжимаешь в руке телефонную трубку и пытаешься чистым усилием воли идти дальше.
— Я люблю тебя, — сказала Лилиан. — Или ты считаешь, что я слишком тороплюсь?
Я проглотил комок, застрявший в горле.
— Как насчет девяти? Мне нужно вызволить из гаража матери мой «Фольксваген».
Лилиан рассмеялась:
— «Оранжевое Чудище» все еще бегает?
— Для него будет лучше, если оно не станет кочевряжиться. У меня сегодня вечером намечено фантастическое свидание.
— Можешь не сомневаться.
Мы повесили трубки, и я посмотрел на Роберта Джонсона, который продолжал сидеть в моем чемодане.
У меня возникло ощущение, будто я вернулся в 1985 год. Мне снова девятнадцать, мой отец жив, а я все еще люблю девушку, на которой решил жениться, когда учился в старших классах средней школы. Мы едем на скорости семьдесят миль в час по I-35 на старом «Фольксвагене», хотя его предел шестьдесят пять, запивая паршивую текилу еще более паршивой содовой «Биг Ред»[5] — шампанское подростков под названием «Большая красная текила».
Я снова переоделся и вызвал такси, пытаясь вспомнить вкус той содовой. Теперь я уже сомневался, что смог бы пить такое и улыбаться, но был готов попробовать.
По всему Бродвею от улицы Куин-Энн до дома моей матери выстроились розовые рестораны, в которых подавали тако.[6] Уже не прежние потрепанные заведения семейного бизнеса, которые я помнил еще с тех времен, когда учился в школе, — эти имели все необходимые лицензии и гордо выставляли напоказ яркие неоновые вывески и розовых фламинго, нарисованных на стенах. У меня сложилось впечатление, что они там торчат через каждые полмили.
Достопримечательности, украшавшие центр Аламо-Хайтс, исчезли, семейство Монтанио продало «Пятьдесят на пятьдесят», любимый бар моего отца, куда он частенько захаживал пропустить стаканчик. Закусочная, принадлежавшая Стиллам, уступила свое место «Тексако». В общем, большинство заведений, носивших имена людей, которых я знал, поглотили безликие государственные сети. Витрины других были заколочены досками, равнодушные объявления «Сдается внаем» истрепались и выгорели до такого состояния, что прочитать их не представлялось возможным.
