Я понимал, что меня ждет длинное и трудное утро, и обещал позвонить через несколько дней.
— Выпей за меня охлажденную клубничную «Маргариту», — сказала она.
— Ты язычница, — заявил я.
К полудню грузчики сумели без серьезных происшествий вытащить все из грузовика и занести в гостиную, и я объяснил им, как выбраться назад, на 410-ю автостраду, проходящую между штатами. Когда они укатили, я выехал на Бродвей и направился в сторону центра города.
Через десять минут я оказался на Коммерс и стал искать место, чтобы припарковаться. К счастью, я близко познакомился с уличным движением в Сан-Франциско, поэтому развернулся в обратную сторону, промчался через три полосы и, даже не вступая в рукопашную, опередил швейцара «Хилтона», занял отличное место на стоянке и отправился пешком на юг, на Ла Виллита.
За последние сто лет там ничего не изменилось. Если не считать того, что здесь стало чище, а арендная плата выше, восстановленные четыре квадратных квартала первоначального поселения не слишком изменились со времен Аламо.[19] Туристы входили и выходили из зданий, построенных из белого известняка. Семья огромных немцев, слишком тепло одетых в такую жару, сидела на солнце за зеленым металлическим столом, выставленным перед одним из кафе. Они старались делать вид, что получают удовольствие от своего отпуска, и, открыв рты, обмахивались меню.
Я шел по узким, выложенным кирпичом улочкам минут двадцать и в конце концов нашел галерею «Ручная работа», крошечное здание, прячущееся в тени громадного дуба, позади часовни Ла Виллита. У меня сложилось впечатление, что в этот час дела у них шли не слишком бойко. Я вошел в дверь как раз в тот момент, когда стеклянное пресс-папье пронеслось мимо меня и ударилось в стену, сбив сразу несколько картин гватемальских крестьян.
— Проклятье! — выругался мужской голос за углом от входа.
В ответ послышались возмущенные крики.
— Лилиан? — громко позвал я.
Я заглянул за угол, опасаясь попасться на пути новых летающих предметов, и увидел Лилиан, которая стояла у маленького письменного стола из дерева, пристроившегося около противоположной стены. Она прижимала кончики пальцев к вискам и метала сердитые взгляды на мужчину, совершенно непохожего на Бо Карнау, каким я его запомнил.
По тем редким моментам, когда Бо снисходил до того, чтобы пожать мне руку, десять лет назад, в моей памяти остался невысокий, плотный брюнет с короткой стрижкой и шрамами от угрей на лице, которое не покидало самодовольное выражение. И всегда черный костюм. Сейчас, когда Бо Карнау приближался к шестидесяти, он стал похож на одного из Семи Гномов — отрастил приличный живот и всклокоченную бороду, поредевшие волосы завязывал в конский хвост. Черный костюм уступил место кричащей шелковой рубашке, высоким сапогам и джинсам. Его лоб был пунцовым от ярости.
