Тата искоса посмотрела на меня.
– О чем задумалась? – неожиданно услышала я ее хриплый голос.
Я колупнула пальцем окно машины:
– Ни о чем. Просто так. О том, что мы там увидим, узнаем…
– Лучше об этом заранее не думать, – сказала подруга, так и не повернувшись ко мне.
Она вела машину спокойно, сосредоточенно, подбородок ее слегка выпятился вперед.
– Не получится, – ответила я, сцепив руки в замок. – Как ни старайся – не получится. А потом, вот ты приехала и всколыхнула все вновь. Так что все завертелось в другую сторону. И не по моей вине, учти! – подняла я палец. – Ты повела в этом счете.
– Принимаю, – вздернула голову Тата – резко, порывисто, как породистая лошадь, раздраженная чем-то. – Я только прошу тебя пока что об одном: не строй никаких версий.
– А я и не строю. Никаких. Тем более что у меня их и нет, – призналась я. И это была чистая правда. Все версии были уже по сто раз думаны-передуманы. И действительно – от них уже почти ничего не осталось. Они были стерты и заношены, как старые любимые вещи. До дыр. Или стали как пластмассовые бусы, выцветшие от солнца и воды.
– Осмотримся, что и как, поговорим с народом. Сколько нам еще ехать?
Я посмотрела на часы:
– По моим прикидкам, час с хвостиком. От силы – полтора. Устала? Может, поменяемся местами?
– Я лучше справлюсь с рулем. Ты не сможешь вести.
И это тоже была чистая правда. Оттого, что былое возвращалось, неважно, какими путями и с какой целью, но возвращалось, я была немного не в себе. Я уже привыкла к своим бедам и неприятностям, свалившимся на меня в последнее время, как люди привыкают ко многому в жизни. И только безумная, неоправданная надежда иногда вспыхивала нежданным огоньком, освещавшим самые темные и мрачные закоулки моей души, а потом быстро потухала. Если бы не Татка, я бы ни за что не смогла вновь погрузиться в этот кошмар, устало подумала я.
– Не боись, – на полном серьезе сказала Тата. – Все будет…
Слово «хорошо» застряло у нее в горле. «Хорошо» – это была лошадиная доза этого ничем не подкрепленного оптимизма, который Тата в данный момент позволить себе не могла: это было бы уже слишком. И она это прекрасно понимала.
– …как надо, – закончила она. И вдруг у нее вырвалось неожиданное: – Ты мне веришь?
Я пожала плечами:
– Видишь ли, Тат, моя вера умерла, когда умирали мои близкие. Нет! Я уже давно никому не верю. Даже себе. Нет, ты не подумай, я не о тебе, – торопливо добавила я, боясь, что Тата как-то не так меня поймет и неверно истолкует мои слова. Я не хотела неточности, кроме того, не хотела обидеть лучшую подругу, которая сейчас, как локомотив, толкала меня – отчаявшуюся и обессилившую – вперед. Татиному упорству можно было позавидовать. Тата резко затормозила.
