После второго Вселенского собора, бывшего в Константинополе в 381 г., Иероним по делам церкви отправился в Италию, в тот город, где мы видели его юношей и студентом. В Риме его ожидали быстрая популярность и высокое благоволение папы. В Риме же он стал в близкие отношения к кружку благочестивых женщин-патрицианок, — и с описания этих отношений, имевших чрезвычайно важное значение для всей его последующей судьбы и деятельности, мы и начнем изображение второго римского периода жизни Иеронима.
Здесь мы прежде всего сталкиваемся с психологической загадкой. Иероним так протестовал против сближения клириков с женщинами. Иероним знал великое искушение такой близости. Наконец, Иероним был полон страстей всякого рода, и страсть плоти была в нем далеко не последней, если не первой. Зачем же он не уходил тогда от соблазнов? Что заставило его сделаться центром высшего женского общества в Риме, настоятелем своеобразного патрицианского монастыря без устава, хотя в то же время и с безупречным образом жизни. Еще в Халкидской пустыне Иероним узнал, что такое "глад похоти". Мы имеем огненную страницу его (в письме к Евстохии):
"О, сколько раз я, удалившись в уединение, в этой безмерной пустыне, которая, будучи сожжена солнцем, представляет жуткое обиталище для монашествующих, видел себя среди наслаждений Рима. Я был один, потому что был полон горечи. Безобразные члены отпугивали от себя своим облачением, грязная кожа, казалось, покрывала тело эфиопа. Каждодневно слезы, каждодневно стенания, и если когда сон побеждал сопротивляющегося ему, я бросал чуть державшиеся вместе кости мои на голую землю. Молчу об еде и питье. Даже больные монахи там пьют сырую воду, и считается роскошью съесть нечто вареное. И вот я, тот, кто ради страха геенны обрек себя этой тюрьме, я, член общества диких зверей и скорпионов — часто в мечтах присутствовал в хороводах дев. Лицо было бледно от постов, а ум кипел желаниями в охлажденном теле, и в плоти, умершей еще раньше самого человека, бушевал пожар страстей. И так, лишенный всякой помощи, я бросался к стопам Христа, омывал их слезами, отирал волосами моими, и восстающую плоть покорял неядением в течение целых недель. Не стыжусь признаться в глубине несчастья моего. И сокрушаюсь еще, что я сейчас не то, что был. Вспоминаю, как часто я смешивал день с ночью в непрерывных взываниях, как не прежде прекращал биение в грудь, чем приходило, Господним соизволением, успокоение. Я боялся самой кельи моей, как соучастницы помышлений моих. И сам на себя жестоко гневный, я один уходил в пустыни. И когда я видел впадины долин и утесы скал — там было место молитвы моей, была темница для наказания несчастной плоти".
