Очевидно, дело происходило на Кубе. Но вот камера, которая до того перемещалась туда-сюда, остановилась на двух проходящих мимо девушках и с этого момента непрерывно следовала за ними. Потом, без всякого перехода, одна из них появилась на экране крупным планом, улыбаясь роскошной белозубой улыбкой корреспонденту, который о чем-то спрашивал ее по-испански.
— Это ты с ней говоришь? — спросил я у Филибера.
— Si, senor! Я две недели назад был в Гаване.
— Теперь понятно, откуда взялась та классная сигара, которой ты меня угостил позавчера!
Следующий кадр не оставлял никакого сомнения в том, какого рода был интерес автора к персонажам. В ванной комнате с обшарпанными стенами одна из девушек раздевалась, а другая, снятая вблизи, намыливалась, стоя в ванне. Она посмотрела в камеру и изобразила губами поцелуй. Освещенные случайно упавшим на них лучом солнца, ее груди заняли чуть ли не все пространство кадра — немного тяжеловатые, пересеченные мыльными полосками, — и она сжимала и поглаживала их ласкающими движениями, все более откровенными. Затем камера спустилась чуть ниже, и в то же время за кадром послышался смех другой девушки. Одна рука купальщицы скользнула к поросли на лобке, закрывая ее инстинктивным стыдливым движением… Но нет: вскоре ее пальцы слегка зашевелились, потом раздвинулись и вновь сомкнулись, все сильнее массируя промежность, а затем два из них полностью скрылись внутри, но тут камера ушла в сторону, предоставив догадываться о дальнейшем по произносимым шепотом бесчисленным: «Те gusta?»>[19] — скорее провокационным, чем неуверенным.
Вдруг — резкая смена кадра. Яркий дневной свет. Улица Де-Ла-Гавана. Из широко раскрытой входной двери дома доносится праздничный шум: звуки пианино, удары в барабан, пение, хлопанье в ладоши. На лестнице перед домом — дети в воскресных нарядах. Камера приближается, крупным планом показывает восхищенную детвору и — новый сюрприз! — въезжает в дом. В просторной комнате человек сорок собравшихся совершают, судя по всему, какой-то религиозный обряд: недалеко от входа стоит алтарь, на нем — статуэтка в белых одеждах, увешанная разноцветными бусами, в окружении свечей и долларовых купюр.
— Это сантерия, — объяснил Филибер, — афрокубинский культ.
Камера тем временем двигалась дальше. Кое-кто из собравшихся смотрел в объектив с некоторым удивлением, но большинство вело себя как ни в чем не бывало, продолжая петь и хлопать в ладоши. Я смотрел во все глаза, невольно завороженный нахальством Филибера, для чьего журналистского любопытства не существовало ничего интимного и ничего святого. Однако среди всех этих оживленных лиц и праздничных нарядов его камера довольно быстро нашла нужный объект. В кадре появилось изображение очаровательной мордашки какой-то восемнадцатилетней на вид местной красотки, стоявшей между двумя седеющими мужчинами, колотившими в барабаны.
