Милославский вошел в огромный, залитый солнцем зал с высокими — в пол — французскими окнами, распахнутыми на широкую каменную террасу с плавной лестницей, стекающей к морю, и сразу почувствовал себя неуютно. Прямой, напомаженный, затянутый в рюмочку, с брезгливым выражением лица, тонкой сигариллой в углу рта, в черном фраке с атласными лацканами, он выглядел среди всего этого киношного сброда как белая… нет, черная ворона. О южная вольность нравов! Милославский — блюститель этикета, раб моды — слегка поморщился. Белые летние костюмы вместо фраков. Платья с рисунком из крупных плебейских цветов. Впрочем… Он пригляделся. И костюмы, и платья — недешевы. Материи из самых дорогих. Покрой изысканный. Видно, что пошиты не здешними портными. Это у них мода такая? Дачный стиль? А он, как дурак… И, главное, никто не предупредил, чтобы в белом…
Подскочил официант с шампанским. Он взял бокал, пригубил. Шампанское оказалось преотличнейшим. Это разозлило еще больше. Подошел хозяин дома, вслед за ним Чардынин с Ожогиным, подплыла Зарецкая с местными актерами и актерками. Милославский приосанился. Поцеловал несколько ручек. Подумал мельком, что Ожогин хоть куда, смотрит браво, видно, и правда вынырнул. Разговор крутился вокруг московских новостей.
— В столице сегодня взят курс на политическое кино, — вещал Милославский, слегка растягивая слова, что казалось ему верхом светского шика. — Мелодрамы и комические больше не в чести. После «Защиты Зимнего» господина Эйсбара каждый уважающий себя кинозаводчик считает своим долгом возбудить патриотическое чувство мыслящей публики, так сказать, обратиться к обществу с призывом.
— А другие чувства кино возбуждать не пробует? — смеялся Ожогин. — Ох, жаль мне такое кино!
— Зря смеетесь, уважаемый Александр Федорович! — с достоинством отвечал Милославский. — Настроения сегодня в стране очень неспокойные. Рэволюционэры опять поднимают головы. Экстрэмисты…
— Послушай, крошка. — Одна из старлеток, что, открыв рот, взирали на Милославского, потянула за подол другую. — Ты не знаешь, что такое «экскрэмисты»?
— Кажется, что-то неприличное, — прошептала в ответ «крошка», и обе прыснули в кулачки.
— Так что, вы предлагаете не смешить публику? Не давать ей отдохновения, развлечения? А как же любовь? — не мог успокоиться Ожогин.
— Понимаете ли, Александр Федорович, требования времени сегодня чрезвычайно строги. Обращаться следует к высоким жанрам, к трагедиям шекспировским, к синематографическим одам, к эпопеям во славу…
