Кеннеди, староста «Дэнкрофта», уведомил Спенсера, что вовсе не просил превращать комнату в духовку. То, что он, Кеннеди, любит погреться зимой, не означает, что надо включать газовую плиту посреди летнего семестра, когда градусник и так зашкаливает. Спенсер ответил, что думал приготовить к чаю оладьи. Кеннеди с жаром посоветовал ему не думать, раз уж Природа не снабдила его необходимым органом. Чтобы думать, объяснил Кеннеди, нужны мозги, а Спенсеру вместо них всучили дешевую подделку из глины и штукатурки.
После еще двух-трех столь же изысканных комплиментов Спенсер получил дозволение отбыть и, спустившись в комнату младших, сообщил своему другу Фипсу, что жизнь полна невзгод.
— Чего на этот раз? — спросил Фипс.
— Всё. Только первая неделя семестра, а меня уже оставили после уроков практически ни за что и задали переписать лишние сто строк, да тут ещё Кеннеди со своей печкой. Откуда я знал, что ее нельзя включать? Лучше бы я прислуживал[3] кому-нибудь другому.
— Ты вот тут болтаешь, а тебе, между прочим, письмо, — заметил Фипс. — На каминной полке лежит, на тебя смотрит.
— И правда. Ничего себе!
— Что такое? Ничего себе! Почтовый перевод! На сколько?
— Пять шиллингов. Слушай, кто такой Ширн?
— Новенький в «Блекберне». А что?
— Тьфу ты! Вспомнил! Мне велено за ним присматривать. Вот послушай: «Миссис Ширн передала эти деньги для тебя. Сын пишет ей, что прекрасно устроился в школе, и она считает, это благодаря тебе». А я даже не знаю, как он выглядит. Начисто про него забыл.
— Ну так пойди познакомься.
— Охота была возиться с новичком, — упорствовал Спенсер. — Небось тот еще свинтус.
— Все равно надо, — сказал Фипс, не лишенный начатков совести.
— Не хочу.
— Ну не ходи. Но тогда надо отправить деньги обратно.
— Слушай, Фипс, — взмолился Спенсер, — не будь дураком, а?
И дело Томаса Б. А. Ширна отправилось под сукно.
Томас и впрямь замечательно устроился в Эклтоне, о чем не преминул сообщить в письме к матери. Да, поначалу не обошлось без мелких неприятностей, но все они быстро разрешились. Упомянутые неприятности произошли на второй день. Как читатель уже, наверное, заключил по сцене на железнодорожной станции, Томас был не робкого десятка. Он вступил в «Блекберн», готовый к любым ударам судьбы. В первый день никаких ударов не последовало. Кто-то спросил, как его зовут, но вопрос, которого Томас ожидал по книгам о школьной жизни — «Кто твой отец?» — покуда не прозвучал, так что он не имел возможности ответить («хладнокровно, глядя вопрошающему прямо в глаза»): «Джентльмен. А твой?» Это, конечно, было разочарование, но Томас с ним смирился и в целом первым днем в школе остался доволен.
