В здешних широтах (как, впрочем, и кое-где еще) едва приносится весть о прибытии иностранца, тут же организуется «парти»: из холодильника достают банки и бутылки, рубят лед, атмосфера заволакивается табачным дымом — время звенеть стаканами. Первым делом каждый из присутствующих счел своим долгом осведомиться:
— Как вам понравилась наша страна?
Я не успевал открыть рот, пытаясь объяснить, что приехал только сегодня, но собеседник, не дожидаясь ответа, шел дальше:
— Я бывал у вас в Европе. Там очаровательно. Позвольте представить вас мистеру X. и миссис Y…
Так, переходя от одной группы к другой, я за десять минут получил десять приглашений непременно прибыть в гости — в Техас, Флориду, Калифорнию, Вашингтон и другие города. Разговор завязывался легко, тон был непринужденный и становился еще более непринужденным по мере того, как сигарный дым сгущался, а уровень спиртного в бутылках понижался. Вначале гости с любопытством наблюдали за иностранцем, который был не очень тверд в их языке и с решимостью сжимал в руке стакан с водой. Но эти детали быстро стерлись. Индивидуальные особенности мгновенно растворяются на подобного рода сборищах: искреннее расположение и дружеское участие должны позволить людям сбросить с себя груз дневных забот. Знакомства, предложения, приглашения. Час всеобщего отдохновения.
— Как вам нравится у нас в стране? — слышится вновь откуда-то.
Ответа не нужно. Не начинают же рассказывать о своих делах на вежливое: «Как дела?» И правильно делают. После двух-трех часов стояния в маленьких гостиных меня волновало только одно — где найти свободное кресло, чтобы хоть на минуту забыть о том, что с момента вылета из Европы я уже не спал двое суток, включая насыщенный день в Вудсхолле… Наконец был дан сигнал к окончанию.
Возле дверей встала дама со стаканом в руке и каждому уходящему говорила, что была безумно рада его видеть и умоляла непременно приходить еще. А с вами она столько времени мечтала познакомиться! Произнеся это, она придвинулась к моему уху и прошептала: «Ради бога, как ваша фамилия?»
От приема к приему, от коктейля к коктейлю, от лекции к лекции я двигался по Соединенным Штатам, расхваливая добродетели батискафа. Сначала на Восточном побережье, потом в Калифорнии, потом на Севере, на Юге и вновь на Востоке. Повсюду меня прекрасно встречали, всюду проявляли живое понимание и интерес, но везде я чувствовал за всем этим скрытое недоверие.
Да, конечно, «Триест» провел две кампании; да, погружения были удачны — он 14 раз опускался на дно Средиземного моря; да, его иллюминаторы дают великолепный обзор. Но для американских океанографов, знавших море, как никто, и обладавших замечательным надводным снаряжением, включая корабли и богатейшие лаборатории, имевших за плечами уже сложившиеся традиции исследований, сам метод представлялся слишком революционным. Многие океанографы искренне полагали, что вовсе незачем опускаться в глубину, коль скоро есть возможность вести изыскания с поверхности. Правда, американское правительство уже потратило к тому времени десятки миллионов долларов на свою космическую программу. И там аргументы в пользу исследования с помощью автоматов и роботов были преодолены желанием взглянуть на иной мир своими глазами. Возобладал искони присущий человеку дух покорения пространства. Я был уверен, что это же произойдет скоро с батискафом. Большинство работ, проводимых в лабораториях Вудсхолла, Институте Скриппса и других океанографических центрах получили бы мощный толчок, если бы ученые смогли непосредственно наблюдать за морским дном. А это можно было сделать только на батискафе.
