Она улыбнулась ему и подняла свой бокал.
— За этот миг, — произнесла она и, глядя ему в глаза, выпила вино.
Наступило молчание. Затем они принялись за еду, подобную которой Хилме в последнее время редко выпадало отведать. Она испытывала какое-то почти отрешенное удовольствие от этой трапезы. Причем не столько физическое наслаждение от хороших и вкусных блюд, сколько от того, что все это существует и очень скоро будет вполне доступно и ей.
Спустя какое-то время он сказал:
— У меня возникло много вопросов, которые я хочу задать вам, Милая. А вы ни о чем не хотите спросить меня?
Ее слегка позабавило и одновременно тронуло то, что он сделал такую простодушную попытку пробудить ее любопытство к себе. Он напомнил ей ребенка, который кричит: «Посмотри на меня, посмотри на меня! Видишь, как я высоко залез!» И в том, что в этом загадочном красивом мужчине оказалось столько детской непосредственности, была какая-то прелесть.
— Но я думала, что мы останемся друг для друга непознанными, — чуть-чуть поддразнила она его.
Конечно. Но есть некоторые вещи, которые можно узнать, не проливая слишком яркого света на наши личности.
— Хорошо. Тогда я спрошу вас кое-что, вызвавшее мое очень сильное любопытство.
— Да? — Он положил руки на стол и улыбнулся, глядя ей прямо в глаза.
— Расскажите мне, пожалуйста, есть ли какое-то объяснение тому, что вы так страстно желаете иметь в жизни все самое лучшее? Или это просто…
— Слабость характера? — продолжил он начатую ею фразу.
Она кивнула.
— Под объяснением, вы, конечно, подразумеваете извинение?
— Полагаю, что да.
— Что ж, извинения нет, Милая. Его никогда нет для человека, который проводит жизнь дилетантом, а не становится борцом. Пожалуй, некоторым оправданием может служить то, что я большую часть своей жизни был окружен хорошими вещами, если хотите, роскошью, и не мог себе представить, что может что-то измениться… И вдруг теперь, вернее, несколько месяцев назад, вместо богатого наследства, которое я естественно ожидал, я получил известие, что кто-то другой оказался счастливее меня…
— Это ужасно! — с сочувствием воскликнула она.
— Я понимаю, что человек вправе завещать свое богатство кому он захочет, но…
— Это сделал ваш отец?
— Нет, мой дед.
— Надеюсь, не австрийский?
— О, нет! Тому было нечего оставлять, разве что характер.
— И вы его унаследовали? — Ее голубые глаза стали вдруг почти нежными.
— Не знаю, Милая. — Он улыбнулся и пожал плечами. — Вы были так добры, что несколько минут назад намекнули на это.
