— А ну, расскажи, что за девочка, — попросил Фомка. — Люблю, когда рассказывают.
И, устроившись поудобнее, он приготовился слушать.
Петька поправил дрова в печке и заговорил. Он рассказал Фоме про Машу, про то, как нашел ее рядом с мертвой бабушкой у дороги, а потом передал какому-то крестьянину из деревни Захворово.
— Жива ли теперь, бедняжка? — тяжело вздохнув, закончил он свой рассказ.
— Ясно, жива, — убежденно заявил Фомка. — Ты же сам говоришь, что крестьянин добрый, да и женщина с ним была. Вылечили. И тебя к себе звали.
Мальчики помолчали. Но долгое раздумье было не в характере Фомы. Он вдруг встрепенулся и весело расхохотался…
— Эй, Петь, а ведь ты этой Маше теперь приходишься вроде брат! А может, и жених… Вот дело! — и он дурашливо закувыркался по шуршащей соломе. — Вот возьмем с тобой летом, да и махнем в гости к твоей невесте. То-то удивятся!
— Да ну тебя! — отмахнулся Петька. — Ты всё шутишь. Лучше подумал бы, — что нам с тобой теперь делать. Одними шутками да теплом сыт не будешь.
— И то, жрать охота, — перестал паясничать Фома. — Вчера только одну рыбину на двоих съели, еще Ваське пришлось голову отдать.
— Да. Неплохо бы раздобыть чего-нибудь съестного, — отозвался Петька.
Раздобыть? Фомка замолчал, размышляя. К Сергею Андреевичу идти нельзя. На днях он сказал Фоме, что уезжает ненадолго, и не велел приходить недели две. К бабке Агафье? Добрая старушка делилась с мальчиками всеми своими скромными запасами и никогда не отпускала не накормив, но есть же и совесть. Гордость Фомы не позволяла ему злоупотреблять добродушием бабки.
— Эх! — махнул он, наконец, рукою. — Пойдем, брат, на рынок. Неохота, но придется, видно, у купцов что-нибудь реквизировать. Только смотри, я тебе покажу — у кого. Есть там и наши, советские, кто от нужды на базар пошел. Тех нельзя трогать. А кто с немцами путается, тем так и надо.
Теплая одежда была поделена по-братски. Петька надел шубу, Фома — кацавейку, данную ему бабкой Агафьей, и подпоясался веревкой, а на ноги напялил огромные валенки, пожертвованные мальчикам той же доброй бабкой за то, что они постоянно помогали ей во всех хозяйственных работах. Оставшиеся от покойного деда Ефима валенки были раза в два больше Фомкиных ног. О том, чтобы бегать в них, нечего было и думать. Поэтому Фома неохотно надевал такую обувь. В эти беспокойные дни слишком часты были случаи, когда лишь быстрые ноги спасали его от неприятностей.
Но сегодня было по-настоящему холодно. Валенки пришлось надеть.
