— Почему ты не уезжаешь? — спросил я Рувима. — Что тебя держит?
— Поехали, по дороге мы заскочим в одно место, там ты всё поймёшь, — ответил Рувим.
Мы ехали вечерним городом, где всё меньше и меньше было машин — потому что ездить вечером по улицам страшно. А вечер начинается часов в шесть, к восьми превращаясь в глухое ничейное и безвластное время.
Машина проехала по короткой улочке, похожей на деревенскую, повернула направо, опять направо и наконец остановилась у низкого панельного дома грязно-белого цвета.
Топоча по ступеням, мы поднялись на второй этаж и остановились перед дверью, крашеной ядовито-зелёной краской. Из-за двери слышались крики, и мне стало несколько не по себе, хотя немногому можно было удивляться в этом городе.
Рувим открыл дверь своим ключом, и мы прошли в прихожую, чистенькую и маленькую. Пахло медициной и детскими пелёнками, которые не были детскими.
Из комнаты навстречу нам вышла жена Рувима, полная русская женщина, очень похожая на крестьянку, но с серым лицом и мёртвыми от горя глазами.
— Медсестра уже пришла, — сказала она Рувиму, не здороваясь. — Можно ехать…
И тут же, прислонившись к косяку, произнесла:
— Когда же это кончится…
Рувим обнял её, а я увидел через незакрытую дверь кровать и медсестру, склонившуюся над кричащей старухой. Старуха мотала головой, шарила по простыне руками. Жизнь выходила из неё с этими криками, и это было видно.
«Старики перед смертью кричат, будто возвращаются в исходное состояние, будто замыкается круг, и они приближаются к детству или младенчеству, — думал я, пока Рувим и его жена тихо о чём-то говорили. — Старики сначала становятся похожи на детей, а потом уходят».
В квартире пахло приближением конца, запахом кислого молока на жаре, простынь, которые не успевают стирать, запахами южного города — пыли, листвы и плохой воды.
Старуха, умиравшая в соседней комнате, была тёщей Рувима.
— Пора ехать домой, — вывел он меня из размышлений.
Мы спустились к машине и медленно поехали к нему. Теперь на улицах уже не было ни души.
— Ты переночуешь у меня, — сказал Рувим не терпящим возражения голосом.
Я и сам понимал, что нечего искушать судьбу, путешествуя по улицам в девять часов вечера, и спросил про медсестру, откуда, дескать, она взялась.
— Медсёстрам, да и вообще врачам, ничего не платят, а того, что даёт мне Иткин, по здешним меркам достаточно на пять медсестёр. — Рувим невесело улыбнулся. — Так я подмял под себя местное здравоохранение. Вернее, здравозахоронение.
