„Всё очень занимательно, — произносит один из слушателей. — Только в Ялте никогда не было вокзала. Там нет железной дороги“.
— Это всё, — говорил Гусев, — называется: „Врёт, как очевидец“. Американцы верят телевизору, а у нас принято верить очевидцам. Толпы свидетелей бродят по России, рассказывая людям их собственную историю. Они, эти свидетели, профессионалы своего дела, их рассказанная история интересна и поучительна. Вот байка о генерале, а вот — о прапорщике. Вот сага о сортире. Даже о каком-нибудь маленьком жучке уже рассказан анекдот.
Мне нравится модальность учёных записок. Авторы научных статей никогда не пишут: „мне кажется“ или даже „я думаю. Они пишут „Очевидно, что…“. Надо рассказывать так: На ялтинском вокзале я скрывался от военного патруля. Вокзал в Ялте недостроен, он был очередной сумасшедшей затеей Сталина — в конце сороковых…“ Обилие подробностей — вот признак настоящего свидетеля…
Так говорил Гусев.
По трамвайным рельсам струилась вода, в воздухе стоял запах этой шалой воды и просыпающейся, набухающей соками и бензином городской земли. Стояли на улицах рекламные щиты с загадочно улыбающимися красавицами и земным шаром, обсыпанным кредитными карточками.
Висели плакаты, призывающие изучать иностранные языки особым методом.
Я же — изучал своих спутников. Редис поражал меня обилием правил, придуманных им для себя и других. Его жизнь была регламентирована, как военный устав, но это не раздражало меня, а лишь внушало лёгкое удивление.
На моих глазах он, ожидая какую-то женщину по делу, обнаружил, что она опоздала на десять минут.
Редис развернулся и ушёл. Видимо, это был род наказания.
Так или иначе, но это была его жизнь, и, несмотря на то, что она была полна обидами на несоблюдение правил, она казалась мне ничем не хуже моей.
Жизнь любителя Баха проистекала более созерцательно — он смотрел на окружающий мир из окна своей мастерской. Из окна был виден угол школьного двора, где ученики пили пиво.
Редис получил заграничный паспорт с извечным гербом Союза Советских Социалистических Республик и собирался наконец оставить эту страну навсегда. Лишь неясные формальности с выбором его нового места жительства задерживали отъезд.
Впрочем, и я не терял надежды поехать куда-нибудь.
Видно, я всё же не наездился. Только теперь надо было ехать самому, а не грузиться в эшелоны или въезжать по аппарели в брюхо транспортного самолёта.
Но теперь, снабжённый штатской подорожной, я ехал на восток и ехал на юг, не гнушаясь поездом, хотя моя фирма оплачивала и самолёт.
