Одна из дорог русской словесности: письма, путешественник, нахождение ритма в шаге. Ритм проживания, ритм прохождения, поступь странника — живительное ощущение себя в панцире литературной традиции. Тем сподручнее её ломать.
По пространству русского языка с котомкой.
В России — война. Началась когда-то до нас и не нами кончится.
В котомке — Тредиаковский и Жан Поль, Фукидид и Жене, Роберт Вальзер и Климент Александрийский.
Границы ничего не могут ограничить. У этой России и её войны — свой Шенген.
Исходить эту землю и жизнь. Чувствовать подошвами непрочность, шаткость разлетающейся к чёрту вселенной — и одновременно опираться ногами о дорогу с уверенностью, что ты со всеми вонючими потрохами и бессмертной душой принадлежишь к этой свистопляске мироздания, а значит, составляешь с ней и Богом всеобщую гармонию. Отсюда эта неторопливая мощь бытия, которую излучают строчки.
Это чувство подошвы идёт от Карамзина. Вернее — через Карамзина и далее — от Петрарки, поднявшегося когда-то на Монт Ванту.
А может, от пилигримов. Дорога, тяготы странствий должны были очистить душу паломников. В конце дороги они должны были обрести что-то очень важное, без чего жизнь невозможна.
Проза Березина — это письма с дороги, о которой его герой ничего не знает, и ему это не важно. Герой знает о своём будущем столько же, сколько автор.
Сокращая путь к цели, он выбирает самую длинную дорогу. Потому что знает: ищешь что-то одно, а находишь другое. И это другое и оказывается искомым.
Искал текст — находил людей.
Хотел найти любимого человека, которого нет, нашёл слова.
Его тексты держатся одиночеством, потребностью в любви и невозможностью быть не одиноким.
Здесь язык больше чем средство изложения — язык как способ сохранения человеческого достоинства.
Настоящее — всегда нежное, а потому нежизнеспособно.
Невозможно быть нежным, не боясь потерять достоинства. Невозможно быть нежным в русской литературе, не' прикрываясь грубостью. Хамство облаков в штанах привычно прикрывает нерв, ранимую душу.
Язык лагерной фени утянул за собой страну. В прозе Березина нет грубости — есть достоинство. Он сумел сохранить язык человеческого достоинства.
В Орликоне, пригороде Цюриха, когда выезжаешь на поезде из туннеля, глаза цепляются за граффити на огромной бетонной стене. Среди разных разухабистых картин и надписей, вроде «Albaner raus!»[1] кто-то старательно вывел: «You cannot travel on the path before you have become the path itself».
