Но ты ведь вышел оттуда — кажется, еще в сороковом?
В сорок первом.
Прошло пять лет. Это уже какая-то древняя история. Какое кому дело до того, что однажды ты был попутчиком. Взять хотя бы Джона Дос Пассоса[24]. Разве он не был видным деятелем этой партии в тридцатые годы?
Да, но теперь он правее всех правых.
Вот и я о том же: ведь не будут же теперь Гувер и его ребята обвинять Дос Пассоса в том, что когда-то он был…
Ниспровергателем, — поспешил вставить Эрик, пока я не успела произнести слово «коммунист».
Да, ниспровергателем. Я так считаю: не важно, что ты когда-то был членом этого клуба, поскольку сейчас ты не имеешь к нему никакого отношения. Если, скажем, атеист становится христиан ном, его что, так всегда и будут называть «бывшим атеистом», или все-таки человеком, который наконец прозрел?
Думаю, последнее.
Вот именно. Так что не стоит беспокоиться. Ты прозрел, «добропорядочный американец». Ты вне подозрений.
Надеюсь, что ты права.
Но я обещаю, что больше не буду так шутить по телефону.
Ты действительно собираешься работать у Нэта?
Боюсь, что да. Разумеется, я знаю все логические причины, которым мне следует отказаться. Но я трусиха. Мне необходи знать, какого числа у меня будет следующая зарплата. И к тому же я верю в знаки судьбы…
Что ты имеешь в виду?
Вот тогда я рассказала ему про открытку, которую получила сегодня утром от Джека.
И это все, что он сказал: «Прости»? — удивился Эрик.
Да, коротко и не слишком вежливо.
Неудивительно, что ты рвешься на работу.
Я бы в любом случае приняла предложение Нэта.
Но прощальный привет от Дон Жуана ускорил дело?
Пожалуйста, не называй его Дон Жуаном.
Извини. Я просто зол на него из-за тебя.
Как я тебе уже сказала, я полностью излечилась.
Так ты сказала.
Эрик, я выбросила его открытку.
И через два часа приняла предложение Нэта.
Когда одна дверь закрывается, другая открывается.
Это что, первая строчка твоего нового рассказа?
Иди ты к черту, — с улыбкой произнесла я.
Принесли пиво. Эрик поднял свою кружку:
За нового помощника литературного редактора журнала «Субботним вечером/Воскресным утром». Только, пожалуйста, продолжай писать.
Обещаю.
Прошло полгода, и снежным декабрьским днем накануне Рож-дества мне вдруг вспомнился этот разговор. Я сидела в своей каморке на двадцать третьем этаже Рокфеллеровского центра, где располагалась редакция журнала Суббота/Воскресенье». Из тусклого оконца открывался живописный вид на задний двор. На моем столе высилась гора рукописей, присланных авторами по собственной инициативе. В тот день я, как обычно, прочитала десять рассказов — и ни один из них даже с натяжкой не годился для публикации. Как обычно, я написала рецензию на каждый рассказ. Как обычно, приложила к каждой рукописи стандартное письмо с отказом. Как обычно, я горевала о том, что сама за это время не написала ни строчки.
