— Давай лучше попробуем что-нибудь из французской кухни! Я зверски проголодалась.
— С тобой невозможно говорить серьезно!
— Наоборот, я серьезна, как никогда!
Александр смотрел на девушку и чувствовал что-то непонятное, неведомое, неизреченное. Словно бы какая-то тяжелая, мутная волна захлестнула его сознание и понесла в глубь и в даль бесконечного горизонта времени. В какой-то микроскопический для Вселенной миг мгновенная вспышка страсти породила столь цепкую искру жизни, что она не только сумела противостоять бешеному ветру трагических перемен, но, разрастаясь и набирая силу, освещая собой страницы истории и оживляя сухие даты, в конце концов привела к тому, что сейчас он стоит в Париже, на набережной Сены, причем, вполне может быть, на том же самом месте, где когда-то стоял его далекий предок, участвовавший в зарубежном походе русской армии 1813–1814 годов.
Бессмертие жило в генетической памяти, в самом потоке жизни, который с такой безжалостностью сметает все обветшалые алтари, что хочется плакать над собственным смертным бессилием. Что такое тайная теплота человеческих отношений или даже самые гнусные пороки перед холодным временем космоса, который не пожалеет ни одно из трогательных человеческих чувств, как не жалеет собственных звезд и миров. И становится так жаль эту единственную теплую искру среди мертвящего своей неутомимостью времени, что ощущаешь себя обреченным на вечный страх одиночества перед смертью.
Они перешли через мост, прошли еще два квартала и зашли в ресторан, над которым красовалась вывеска в виде голубых неоновых букв — «Венеция». Это был замечательный вечер и необыкновенно уютный ресторан, чьи стены были увешаны пейзажами венецианской лагуны, а также изображениями прославленных венецианских дворцов и мостов. По ее собственным словам, Долорес не слишком любила итальянскую кухню, поскольку ее основу составляли мучные блюда вроде пиццы или спагетти, зато ей очень понравилась форель в белом вине и паштет из молодых голубей.
— О чем задумалась? — Александр осторожно поцеловал ее руку, а когда она вскинула на него глаза, добавил: — Сам-то я подумал о том, что в одном взгляде красивой женщины заключено больше поэзии, чем в собраниях сочинений всех французских поэтов.
— Никогда в жизни мне еще не говорили таких изысканных комплиментов, — улыбнулась Долорес.
Александру почему-то вспомнилось, с каким грубым, почти животным сладострастием они занимались любовью, и он невольно улыбнулся.
