Юра каждый день посылает в «Тайм» фотографии смерти, крови, похорон.
За неделю тяжелых, интенсивных бомбардировок в городе с населением в 5 миллионов человек убито около 500. Много это или мало? Для каких-нибудь военных аналитиков это, наверное, мизерное число, допустимые жертвы. В России больше народа гибнет в автомобильных авариях. Что, согласиться с тем, что это все-таки минимальные потери для такой войны?
Но когда сидишь в доме, разговариваешь с его хозяином, а рядом на полу лежат три гроба с телами его сыновей, испытываешь совсем другие ощущения. Сравнительная арифметика здесь не работает.
Гафель почти не может говорить. В разговор вступает его сын Хайдер, 24 года, студент: «Мы шииты. Они могут убить всех шиитов. Они могут убить всех иракцев, но мы не предадим нашу веру».
Любая война на исламском Востоке для местных жителей очень быстро становится войной за веру. И только твердолобые политики и тупоголовые военные могут этого не понимать и не предвидеть.
В госпитале Эль-Hyp доктор Хаким Разуки в окровавленном голубом халате говорит: «Если собрать все осколки, которые мы сегодня вытащили из мертвых и живых, наберется несколько килограммов».
Школьнику Перару Магди было 12 лет. Его отец погиб в Кувейте в 1991 году. Сейчас тело Перара лежит в гробу в мечети аль Шоала.
«Буш обещал чистую войну, — кричит его дядя, инженер Абдель Зарак, на ломаном английском языке. — Это что, чистая война?»
29 марта
Мечеть Эль-Буния в центре Багдада. После каждого нового налета ракет или авиации, в мертвой кожеморозной тишине, над городом раздается звучный голос муэдзина.
«Аллах акбар, Аллах акбар…» Мелодия торжественная и в тоже время печально трогательная.
«Расплескалась в улочках окрестных та мелодия, а поющих нет», — как пел мой любимый бард Булат Окуджава. О другой войне.
Мохаммед Насер, 38 лет, стоит посреди пустой, просторной и устланной коврами мечети. В цветных витражах на стенах под потолком зияют дыры. Мохаммед молится в микрофон, нараспев читает суры из Корана. Мощные динамики разносят его зычный, густой и уже немного охрипший баритон по всему кварталу.
Мохаммед в длинной белой рубахе и с черной окладистой бородой чем-то напоминает Паваротти, только живот поменьше.
Говорит, что почти не спал с начала войны. Убежден, что его пение помогает людям пересилить страх и оцепенение.
Рассказал, как к нему спустился зенитчик с крыши соседнего дома и благодарил его за молитвы. Сказал, что, когда слышит его пение, сливается со своей пушкой в одно целое, забывает о леденящем душу ужасе и однажды даже почти попал в самолет.
