Маркус бросил тетрадку на каменный стол и вышел из сада. Старая решетчатая калитка захлопнулась за ним со слабым скрипом.
„Этим безжизненным и тихим звуком, – думал он, – закончились навсегда непосредственные сношения с людьми, которые остались по ту сторону калитки“.
Ему и в голову не пришло, что он сам вмешался, очертя голову, в отношения совершенно посторонних ему людей!
Прошло два дня!
Маркус уже был у архитектора, с которым сошелся в условиях и получил обещание по возможности скорее окончить все работы.
Молодой помещик сопровождал архитектора и при осмотре мызы, но не переступил порога дома. Однако, это не помешало судье подойти к окну и рассыпаться в горячих похвалах корзине вин, которую владелец усадьбы прислал на мызу. Потом последовало обещание отдать визит, за что помещику оставалось только благодарить.
Через несколько часов, когда уже стало смеркаться, старик действительно пришел.
Маркус, сидя в беседке, заметил у опушки рощи две приближающиеся фигуры: мужчину, который прихрамывал и тяжело ступал, опираясь на палку, и женщину, которая поддерживала его…
Разве госпожа Грибель не говорила, что гувернантка такая же длинная жердь, как ее служанка…
И конечно, эта стройная высокая дама в темном платье, изящно и мягко охватывавшем ее стан, в маленькой шляпе из белой соломки, с густым вуалем на лице, была гувернантка!
Смешно было видеть, как эта разряженная дама, поспешно шепнув что-то дяде, выдернула у него свою руку и быстро исчезла в роще, как только заметила Маркуса, вышедшего на балкон.
Старик остался среди дороги!
Опираясь на палку и озадаченно глядя на убегавшую девушку, он призывал тысячу проклятий на ее голову.
Маркус поспешил к нему на встречу и предложил ему свою руку, при помощи которой судья продолжал свой путь, браня неуместную щепетильность молодых дам.
Ему трудно было взойти на лестницу, зато наверху он удобно расположился на мягком диване и с удовольствием осматривал „холостяцкое гнездышко“ молодого человека.
Вскоре на столе появились сигары и две большие зеленые рюмки, искрившиеся на солнце, и комната наполнилась душистым ароматом благородного рейнвейна, заструившегося из длинного горлышка бутылки.
Маркус зажег новую висячую лампу и при ее бледном свете понял, почему гость выбрал сумерки для своего визита…
Вытертый заштопанный сюртук болтался, как на вешалке, на его тощих плечах, зато белье отличалось безукоризненной чистотой, а на галстуке блестела булавка из какого-то поддельного камня в старомодной оправе.
