Со вчерашнего дня Никита проехал не одну сотню миль по жаре и прериям. Сначала отвез из Медфорда в Портленд семью и вещи. Потом вернулся в Сейлейм, чтобы попрощаться и получить благословение от старейшего жителя русской православной старообрядческой общины деда Елизара. Однако старик уже долго хворает и, по всей видимости, больше уже не поднимется. Взял-таки возраст свое, и предстанет в скором времени праведный старец пред Богом.
Стукнула входная дверь. Никита Лукич обернулся.
На крыльцо ранчо выскочили две белокурые девочки-погодки – Акулина и Вера. По-взрослому сосредоточенные, они сбежали по ступенькам и устремились прямиком к джипу Никиты Лукича:
– Uncle, uncle, the grandpa is calling you. He wants to say goodbye! (Дядя, дядя, дедушка зовет, прощаться хочет!)
– Слышу, не глухой! – Он грустно улыбнулся, присел на корточки и вытянул навстречу малышкам руки. Оказавшись в его объятиях, они вдруг присмирели и замолчали.
– Почему на басурманском языке говорите? – строго нахмурил брови Никита.
– Деда кличет! – выдохнула Акулина на русском языке.
– Вот это уже по-нашему! – повеселел он, потрепал девчушку по голове и встал. – Кличет, так ведите!
– Пойдем! – Вера обхватила его ручищу своими ручонками и потянула к дому.
Увлекаемый племянницами, Никита поднялся по деревянным ступенькам просторного крыльца и оказался в горнице. Несмотря на то что дед Елизар тоже не помнил родины, а все его детство и отрочество прошли в далекой Маньчжурии, дом строил по сложившемуся на Руси укладу. Правда, не было здесь печи. Ни к чему она. Климат и так жаркий. Зимы почти нет. А хлеб пекли на улице в небольшой пекарне сразу на всю общину. В магазинах не покупали. Не здоровая она, мирская пища. К тому же басурманская…
Никита прошел в двустворчатые двери и оказался в крохотной спаленке с бревенчатыми неоштукатуренными стенами. Здесь, на деревянной кровати, лежал под почерневшими образами дед Елизар. Седая борода, белоснежное исподнее и подушка делали испещренную глубокими трещинами морщин кожу на лице почти черной. Рот приоткрыт, словно жажда мучит, но взор ясный. Руки вытянуты поверх одеяла.
– Пришел Никитка! – Дед не глядел на двери, но словно видел его. – Оставьте нас!
Поп местной старообрядческой церкви и старшая дочь Елизара, Авдотья, словно тени, несомые легким дуновением ветерка, вышли прочь.
– Поди сюда, Никитка, – слабеющим голосом велел старик.
Никита подошел ближе.
– Уезжаешь? – с затаенной тоской спросил дед и выжидающе уставился на внука.
