— Мы и уроки делаем, по вечерам, ребята говорят, что задали,— заверил Фаустино.
Я по-доброму распростился с моими первыми знакомыми в Гуанахуато, дав им щедрый гонорар, и они, счастливые, остались ожидать новых туристов...
В Гуанахуато, как, пожалуй, нигде в Мексике, лицом к лицу встречаешься с прошлым. Старинные здания здесь стремятся не сносить, а реставрировать, новые же часто строят с элементами колониальной архитектуры. Например, сразу бросается в глаза современный отель, которому придан вид средневекового замка с крепостными стенами, вросшими в склоны холма. Дух колониального барокко ощущается и в светлой громаде нового здания университета с величественным фасадом. И такая архитектурная стилизация кажется естественной в городе, где сохранились строения XVII—XVIII веков с башенками, высокими верандами, ажурными балконами, тенистыми внутренними двориками, словно перенесшиеся сюда из средневековой Испании. Многие улицы до того круты и узки, что порой трудно разъехаться двум автомобилям. А в переулке Поцелуев дома на противоположных сторонах стоят так близко друг к другу, что местами свободно может пройти лишь влюбленная пара.
В бывшем местечке Долорес по-прежнему стоит старинная каменная церковь с высокими колокольнями и пышным куполом, в которой когда-то звучали проповеди «священника-богоотступника». Жестоко поплатился отважный пастырь за то, что взбунтовал мексиканцев. Попав в засаду с колонной повстанцев, он был схвачен и казнен на севере Мексики. Но зажженный «неистовым падре» факел борьбы за свободу уже нельзя было погасить. Вскоре Мексика обрела независимость. Для верующих мексиканцев Мигель Идальго стал святым, а для всех — национальным героем. Золотом высечены его слова на белой стене парка Чапультепек в Мехико: «Веру в будущее народы найдут в величии своего прошлого».
Идальго, Идальго... Это слово в Гуанахуато встречаешь повсюду. Даже местный ремесленный рынок назван его именем. Правда, внешне он больше похож на пеструю красочную выставку изделий народных умельцев, чем на коммерческий центр. Торговец со смуглой кожей и индейским разрезом глаз настойчиво предлагает коричневые керамические кувшины в виде женской фигуры с кухонным котлом на голове вместо крышки. «Не нравится?» — удивляется он, и тут же из огромного г.петеного сундука извлекаются кружки, маски, какие-то затейливые финтифлюшки. Дело кончается тем, что я покупаю декоративное керамическое блюдо с изображением «чарро» — наездника в темном широкополом^ сомбреро, на белом коне. Кстати, сомбреро на любой вкус продаются здесь же рядом: бархатистые с серебристыми и золотистыми узорами; огромные, как раскрытый зонт, и поменьше; из кожи, замши, пальмовых волокон. По соседству над головой торговца свисают широкие кожаные ремни с искусным тиснением, пончо и яркотканые накидки «сарапе». Прямо на земле — роскошное седло из желтой кожи и причудливо инкрустированная сбруя. Чуть в стороне на деревянных прилавках бесчисленные индейские фигурки: черные, отливающие на свету золотом,— из обсидиана; светлые, почти прозрачные,— из оникса. Много брелоков с изображением ацтекского календаря и индейских пирамид. Во всех поделках чувствуются традиции народного искусства, уходящего корнями в глубь веков.
