В один из таких моментов, когда Коннор смотрел на акулу, Риса спросила:
— Боишься, что она тебя покусает?
Коннор вздрогнул и чуть покраснел, как будто его застали за каким-то постыдным занятием, но тут же опомнился и передёрнул плечами.
— Да нет, просто думал, когда и почему Роланд сделал себе эту идиотскую наколку. Если я когда-нибудь повстречаю человека, которому досталась эта его мозговая извилина, то, может, спрошу...
Если бы не ежедневные массажи ног, Риса могла бы подумать, что Коннор о ней совершенно забыл. Но и массажи уже не те. Что-то в них появилось поверхностное, формальное — так, лишь бы поскорее отделаться. Как будто Коннор приходит к Рисе по обязанности, а не потому, что хочет видеть её.
За всеми этими мыслями она промахивается по клавишам — проклятие, это тот же аккорд, который она смазала и на решившем её судьбу концерте, после которого угодила в автобус, на полной скорости несущий её к расплетению. Риса досадливо стонет, убирает пальцы с клавиш и глубоко вздыхает. Её игра всегда в точности передаёт её душевный настрой, а это значит, что злость и недовольство Рисы разнесутся по всему Кладбищу, как если бы их транслировало радио «Свободный Хэйден».
Но больше всего беспокоит её то, что ей это небезразлично. Риса всегда умела позаботиться о себе, как в физическом, так и в духовном плане. В приюте ты либо обрастаешь многослойной бронёй, либо тебя сжирают живьём. Когда же произошла эта перемена? Случилось ли это тогда, когда её заставили играть на крыше «живодёрни», пока другие ребята шли на расплетение? Или когда она сделала свой выбор, отказавшись заменить свой раздробленный позвоночник здоровым позвоночником неведомого расплёта? Или ещё раньше, когда она поняла, что вопреки всякому здравому рассудку полюбила Коннора Ласситера?
Риса заканчивает сонату — как бы паршиво она себя ни чувствовала, бросать пьесу на середине не годится — потом закрывает крышку рояля и, упрямо преодолевая трещины и ямы на иссушенной почве пустыни, катит к некоему бизнес-джету.
Коннор дремлет в кресле, достаточно уютном, чтобы тебя начало клонить в сон, однако всё же не настолько удобном, чтобы заснуть по-настоящему. Он просыпается, как от толчка, услышав, как что-то глухо стукнуло о борт самолёта. Когда раздаётся второй стук, выясняется, что звук доносится слева. А когда что-то бьётся о борт в третий раз, Коннор наконец соображает, что кто-то швыряет в его самолёт камешки.
