— Этор, — называет себя парень с красным птичьим пером в носу.
— Это цецепе или чанкоко? — спрашиваю я, показывая на питье. Мне известно, что у кофанов есть два напитка.
— Чанкоко, чанкоко, — смеются все.
— А что правильнее?
— Это и цецепе и чанкоко. Так говорим мы, — отвечает Этор, а я киваю, хотя ничего не понял. Мы продолжаем беседу. Этор сидит с мачете в руке. Он только что пришел с поля. «После обеда снова пойду работать», — сообщает он нам, но, как кажется, ему больше нравится сидеть, пить и беседовать обо всем с кукама. Наверное, работе придется подождать.
Наступает час взаимных расспросов: как, что и почему называется? Любопытствую не только я, кофаны тоже интересуются чешским языком. Они любопытны, как дети или... как этнографы. Преграда недоверия постепенно исчезает.
— Это борода, — демонстрирую я им свой заросший подбородок, и Этор с удовольствием дергает за волоски.
— Б’рада, — повторяет он с кофанским акцентом. Чешский язык ему нравится. Мы, в свою очередь, набираемся кофанских слов, все со смеху покатываются от нашего произношения. Я предлагаю Этору поединок в пережимании рук.
О работе он уже давно забыл, а у меня язык не поворачивается напомнить ему про нее. Она ведь не убежит, спешка ни к чему, ведь так прекрасно пить цецепе, посиживая в тени хижины. Чего еще надо?
Что будет завтра к обеду?
Подобный вопрос никогда не зародится в голове кофана. Всегда можно перебиться, значит, и о будущем беспокоиться нечего.
Колдун Машукури с зеленым птичьим пером в подозрительно красноватом носу ведет себя довольно сдержанно. Старик К’енама покачивается и наблюдает за нами. Я уговариваю Этора, чтобы он что-нибудь спел. «Нет, нет, я ничего не знаю», — отказывается он и предлагает исполнить что-нибудь нам.
— А почему бы и нет? — переглядываемся мы с Петром, и вскоре смело, хотя и несколько фальшиво звучит наш дуэт: «Танцуй, танцуй, выкруцай, выкруцай...» Кофаны восхищены.
— А теперь твоя очередь, Этор, а то я подумаю, что ты трус, просто боишься нас. Как будто мы дикие звери.
И я строю дикую мину. Этор повторяет ее, скалит зубы, таращит глаза, злобно рычит и воинственно поднимает руки над головой. Обоих нас разбирает смех, и вдруг Этор, к нашему удивлению, действительно начинает петь. Жалко, что магнитофона нет под рукой! Этор издает четкие, гортанные звуки, ритм песни упорядочен...
Я использую ситуацию и прошу, чтобы К’енама тоже спел. Он наверняка знает старые песни. Старик не заставляет себя долго упрашивать. Я счастлив, но радость портит опасение, что подобная атмосфера больше никогда уже не повторится. К’енама поет долго, чувствую по обстановке и лицам присутствующих, что песня, вероятно, рассказывает о народе кофанов, его земле, прошлом, великих предках.
