Осенним вечером мы сидели вдвоем с дедом у очага. Пришел отец. Постлав белый платок на обрубок дерева, уселся поудобнее и спросил меня, как дела на пастбище. Я ответил, что все в порядке, и встал, чтобы пойти спать. Но дедушка велел мне остаться. Они молча сидели друг против друга, а я между ними.
Дедушка откашлялся, как всегда делал, когда хотел начать важный разговор. Потом объявил, что договорился с отцом моей будущей жены, неким Э-з-Кико. Поутру они с отцом пойдут к этому почтенному человеку. Их будут ждать.
Дед закурил трубку, которую все это время набивал. Он долго втягивал дым, медленно выпускал его и ждал. Дед сидел с важным видом, на одно плечо накинуто было легкое одеяло, и второе плечо — голое — мерзло. Дед слегка ежился. Он не привык, чтобы ему возражали.
Когда дедушка объявил свою волю, отец долго сидел неподвижно и смотрел в одну точку.
Услышав дедушкино решение, я чуть не расхохотался, но опомнился: в присутствии отца я не смел вымолвить ни слова. Уставившись взглядом в очаг, я так и просидел часа полтора. Все вокруг уже давно спали, и тишину прерывали лишь вздохи коров в загоне за тоненькой стенкой.
Мне было странно, что дед, которого до сих пор я знал как самого строгого, самого решительного человека на свете, молчал тоже. Ведь его слово всегда было законом.
Отец, просидев в молчании больше часа, наконец невозмутимо ответил, что Тьека (так меня звали в детстве) пойдет в будущем году в школу. Хватит того, что его, отца, лишили возможности учиться, пусть сын будет образованным! Отец замолчал. Мы посидели еще несколько минут и пошли спать.
Не могу передать, что я чувствовал в эту ночь. Сон не шел. А вдруг меня и вправду женят? Девушка, которую дед мне прочил, в последнее время к нам зачастила. До сих пор я не понимал — почему?
Потом мне надоело думать о женитьбе, и я стал мечтать об учебе, о пугаче, который обещал привезти отец... Разбудили меня уже поздно. И я побежал пасти скот.
Не надо думать, что дедушка желал мне зла. Просто все, что не увязывалось с традициями камба, вызывало в нем противоречие. Раньше, рассказывал он, когда мужчины были настоящими мужчинами, кто бы мог представить, что слова старейшины подвергнут сомнению!
Но времена изменились. Мой отец еще молодым ушел из дому на плантации англичан поселенцев, побывал в больших городах — Найроби, Момбасе, Кисуму. Со своим «мастером»-хозяином он ездил и в Уганду, и в Танганьику, и на Занзибар.
