— Чем же ты рискуешь здесь, в этой глуши? Сам же говоришь, что хуже некуда. Просто смешно...
— Ну еще бы, ведь ты все равно что с другой планеты, ничего не понимаешь. Здесь я кое-чего уже добился. Мне доверили выпускать дацзыбао, проводить читку газет, еще кое-какие функции выполнять. Ох, как непросто это было, когда от желающих отбоя нет! На знания никто не обращал внимания, другое решало. Словом, повезло мне. Однажды совершенно случайно узнал, что трое моих земляков, шанхайцев, бежать отсюда задумали. Сумасшедшие, конечно, — куда добежишь да и что проку? Но я все равно тут же кому следует об этом доложил, и через пару дней их увезли гунанцзюи. Этот случай и стал для меня трамплином. И теперь стараюсь, к людям присматриваюсь, о чем говорят — запоминаю. Только замкнуты все — слова лишнего не вытянешь.
— Ох, лао Чжан, каким же ты стал недобрым и изворотливым!
— Ха, недобрым! Говори прямо, я не обижусь: подлым, жестоким, доносчиком, да? Но ведь иначе здесь не проживешь и уж подавно отсюда не выберешься. Оставаться на всю жизнь гнить в этой могиле я не собираюсь.
— Подожди, но ведь по конституции ты же имеешь все права...
— Какие там права! — скривился Чжан. — Они красиво только на бумаге написаны, а она хоть и рисовая, но сыт ею не будешь. Да и статьи конституции у нас как паруса джонок: куда подует ветер, туда они и потянут. Сколько здесь людей и вешалось и травилось, даже сказать трудно. А порядки в нашей «образцовой» коммуне все равно прежние. Впрочем, что коммуна, во всем Китае так. Чтобы ты понял, послушай одну шанхайскую считалочку времен «культурной революции»:
Один цзинь (1 Цзинь — 500 граммов.) всего весят наручники, но, как сомкнутся на кистях, тебя охватит ужас.
Два раза в день нас кормят, и оба впроголодь.
Три ступеньки — один часовой.
Четыре стены в камере, но ни одну не освещает солнечный луч.
Пять бараков — одна вышка с пулеметом.
Шесть чи (1 Чи — 30 сантиметров.) — длина камеры, мерь ее шагами.
Семь часов — пора на допрос.
Восемь стальных прутьев — решетка на окне. Попробуй сломать ее!
Девять раз спрашиваю себя: За что я здесь?
Десять раз отвечаю: не знаю!
Сколько раз я вспоминал, — с горечью продолжал Чжан, — как нам, хунвэйбинам, твердили, что мы будущее Китая, что нам всё дозволено. А мы, дураки, верили: ведь не где-нибудь, а на площади Тяньаньмэнь это говорили! А когда надобность миновала, нас, словно драную тапочку, выбросили в эту грязь. Первое время я просто задыхался от злости, о побеге думал, о мести кому-то. Еле-еле себя в руки взял. Если раскиснешь, никто и фэня (1 Фэнь — сотая часть юаня.) за твою судьбу не даст. Должен все вытерпеть, закалиться, чтобы жить как ганьбу. Тем все дозволено.
