И Лютов пошел к своему вагончику.
Утром они тронулись точно в назначенное время.
Едва поднявшись над горами, солнце стояло сбоку, не слепя. Его свет пронизывал таежные дебри, тихие в этот час, тихие своей кажущейся безжизненностью, потому что рев двигателей наполнял пространство, казалось, до предела. Рев этот улетал вдаль, возвращался эхом, отраженным от склонов распадков,
даже вроде усиленным. А покой, несмотря ни на что, оставался нерушимым. Он чувствовался в кристальной чистоте далей, туман стлался по низинам, а не вспухал Шапкой над покровом урмана. Легкое, едва приметное дрожание воздуха в восходящих потоках не рябило в глазах, не нарушало доверчивой безответности окружающего мира, пронизанного гулом. И вдруг нежная прядь проступала в бездонной и бескрайней голубизне небес, она была в первые минуты едва уловима, призрачна, чтоб в тот же час засиять ослепительным облаком.
Свет меж стволами лиственниц и елей стал мягким, рассеянным.
Словно повторением облачных сплетений лежали остатки снега в неприметных для глаза ложбинах меж высоченными деревьями. Крохотные лиственнички у корней могучих деревьев на солнцепеке уже проснулись. На сучках из бородавок-узелков высунулись нежные зеленые брызги молодых игл. А фиолетовый отлив стволов в общем сплетении лишь напоминал, что проснулась вся тайга, но осторожничает, опасаясь заморозков и внезапной снежной бури. Видные меж голых ветвей снеговые склоны гор, дыхание их, от которого свеча не погаснет, а душа выстынет, мало походили на белые флаги, выброшенные сдавшейся зимой. Машины двигались ходко. Две впереди торили дорогу, расчищали путь для следующих за ними тягачей. Они отваливали в стороны трухлявые стволы, валежины, облепленные мхом и лишайником камни, обломки.
Около полудня растащили завал на ручье, сдвинув в стороны примерзшие мертвые стволы, которые порой ломались, словно стеклянные. Русло было забито ими, а зимой, помнилось Лютову, они перешли по этому завалу, заметенному и перекрытому наледью.
Следов их прохода как бы не существовало вовсе, нетронутой выглядела припорошенная зеленью на взгорках и еще скрытая снегом в мелких низинах земля. Кое-где то ли почву, то ли просто мерзлоту устилал плотный, спрессованный временем валежник. По нему можно было уверенно перебраться, будто по мостовой. Потом форсировали второй ручей.
Пока перетаскивали сварные салазки с экскаватором да платформу с "челюстью" - зубастым ковшом (так прозвал его веселый Тошка), Лютов, находившийся в тот день в кабине переднего бульдозера Утробина, пешком обогнал колонну. Механик, искусство которого не потребовалось, выбрал местечко посуше, запалил костер и принялся готовить обед.
