Донос утратил прежнее значение по многим причинам, среди которых не следует забывать и ту, что была нарушена мера доносов. А согласно диалектике нарушение меры ведет к качественному изменению. Доносы были написаны практически на всех. Причем на каждого были написаны все логически мыслимые доносы: шпионаж, вредительство, подготовка покушения, антисоветская агитация, попытка создания антипартийной группы… Карательные органы просто не в силах были не то что реагировать на все доносы, но даже прочитывать их. А если лишь один процент доносов давал ощутимый результат, их роль можно было считать сыгранной еще задолго до смерти Сталина.
Тайный осведомитель и доносчик — это, повторяю, явления общечеловеческие, лишь развитые у нас до неслыханной ранее степени. Специфически советским изобретением являются публичные («честные и открытые») заявления граждан, играющие роль, аналогичную роли доносов и донесений. Отмечу две формы их: сигнал и разоблачение («срывание маски», «выведение на чистую воду»). И в этом деле у нас произошел заметный прогресс. Раньше это делалось грубо и примитивно. Теперь наше общество стало высокообразованным. Изобретены утонченные формы, не наносящие никакого морального ущерба тем, кто к ним прибегает, а порою даже повышающие их моральный статус.
— Был у нас в учреждении сотрудник, — рассказывал тот же самый чиновник. — Неглупый. Хороший семьянин. Не пьяница, но не прочь выпить в компании. Любитель шуток. Короче говоря, душа парень. И неплохой работник. Но эпидемия доносов коснулась и его. Начал он с пустяков. Постепенно втянулся. И отдался этому делу, как это часто и бывает с талантливым русским человеком, всей душой и телом. Не было дня, чтобы он не написал бы донос. Слухи насчет того, что он — доносчик, крепли и обретали силу полной уверенности. Да он и сам не скрывал. По пьянке он сам признавался, что «кое-кому свинью подложил». Бывало, он открыто грозился «засудить» своего оппонента. По его доносам было не одно персональное дело. Десятки людей таскали на Лубянку для допросов. И надо признать, что скоро от него просто житья не стало. Стонали все — от директора до уборщицы. Даже штатные стукачи и энтузиасты-доносчики в панике разбегались при виде его.
Его пытались умаслить — давали премии, повышали зарплату, награждали медалями и орденами, избирали в партийные органы. Ничто не помогло. Что было делать? Собрались на тайное совещание ведущие лица учреждения — директор, заместители, секретарь партбюро, председатель месткома и прочие. Пронюхай он про это совещание, не миновать бы беды: посадили бы всех. Но выхода не было, пришлось рискнуть. Весь вечер просидели, но ничего придумать не могли. Всю ночь просидели, но ничего путного не родили. Собрались было разойтись и покорно нести свой крест, как вдруг секретаря партбюро осенило: а что, если мы сами напишем на него донос?! «Прекрасная идея, — согласился директор, — но только не групповой донос. За групповщину нам влепят по первое число». Идею секретаря поддержали остальные. Встал вопрос: кто будет писать донос? Все взоры обратились на председателя месткома — у него тоже была репутация старого и опытного доносчика. Председатель молча кивнул. Заговорщики разошлись по домам, не зная определенно, к чему готовиться, — к новым неприятностям или к избавлению.
