— Ты его упустил? — с опаской упросил он Каяму.
— Нет. Он здесь, в горшке. Вот послушай, — и приставил горшок к уху жреца.
Жрец прислушался и удовлетворенно кивнул. Потом недоуменно спросил:
— Так чего ты пришел?
— Надо делать церемонию, — ответил Каяма. — Мне уже надоело его сторожить столько дней и ночей.
— Кончим работу, сделаем, — последовал резонный ответ.
Каяма в сердцах с размаху поставил горшок на валун, лежавший под деревом. Горшок не выдержал и раскололся. Оба, жрец и Каяма, на мгновение остолбенели. Дух воспользовался замешательством, вырвался на свободу и черной вороной каркнул с верхушки дерева. Первым пришел в себя жрец.
— Сам выпустил, сам и лови! — закричал он. — А мне некогда! Мне надо работать!
Каяма бессильно опустился на валун и горестно уставился на черепки.
— Что же я наделал? — тонко запричитал он.
— Старый дурак, — злорадно сказал жрец. — Дух был некормленный и теперь замучает тебя.
Солнечный свет померк в глазах Каямы, и он медленно и разбито поплелся в деревню...
Вера в духов умерших, поклонение духу предков — важнейшая часть мировоззрения панья, их примитивной религии. Поэтому погребальная церемония в племени сложна и растягивается на долгое время.
С погребальным ритуалом я столкнулась в деревне Муелмулла. Она была расположена в редких зарослях и производила впечатление тихого и спокойного места. Мы долго говорили со старейшиной Конгаем. Остальные время от времени присоединялись к нам. Лица людей были приветливы и ясны, они шутили и смеялись. И к концу дня я стала своим человеком в этой зеленой и веселой деревне. Я даже не заметила, как село солнце, как наползли сиреневые сумерки, быстро сменившиеся непроглядной темнотой. Сын Конгая принес охапку дров, теперь мы сидели со старейшиной у костра, наблюдая за бесконечно разнообразной игрой желто-красных языков пламени. И вдруг в ближней хижине раздался плач. Какой-то горестный и безутешный. Соседняя с ней хижина откликнулась таким же плачем. Через несколько минут плакала вся деревня. Конгай, сидевший рядом со мной, начал подозрительно хлюпать носом. «Господи, — подумала я, — что же у них стряслось, что все сразу заплакали?»
— Конгай, — тихо позвала я. — Что случилось?
— Ничего, — ответил Конгай и хлюпнул еще раз.
— Как ничего? А почему все плачут?
— А, это... Я сейчас тоже буду плакать, — ободрил он меня.
— Слушай, — обеспокоилась я. — Ты сначала объясни, а потом плачь. Хорошо?
