— На крайний случай можно рискнуть, — кричит пилот, показывая вниз
Я припадаю к окошку. Под нами более или менее ровная полоска русла, ограниченная с двух сторон высокоствольным береговым лесом. Георгий Иванович еще раз облетает ее, и я вижу, как он мрачнеет.
— Сядет?
Пилот колеблется, молчит. Потом тяжело раскрывает рот.
— Подхода нет, мешает лес, надо падать на площадку. Может быть, только опытному пилоту тут повезет, — и он, развернув машину влево, ложится курсом на Удское.
Его слова поколебали во мне и без того слабую надежду. Неужели Тиманчику и Степану не дождаться помощи? Чем оправдаюсь я?
С болью смотрю, как в лесной синеве теряется Удыгин. Дождутся ли помощи? Опускаюсь на сиденье, закрываю лицо руками, призываю на помощь спокойствие. Хочу разобраться во всем случившемся. Перед глазами распластанный Степан. И вдруг возникает вопрос: почему, он лежит головою к противоположному берегу от палатки, куда ползет? Неожиданная догадка потрясает меня.
— Назад, к ельнику! — кричу я, вскакивая и хватая пилота за плечи. — Степану не найти палатку, он сбился с нужного направления. Надо проверить.
— У нас нет для этого и минуты времени.
— Мы должны вернуться!
— Это приказ?
— И приказ, и наш долг!
Пилот долго смотрит мне в глаза.
— Не дотянем до Удского.
— Сейчас другого решения не может быть, поворачиваем назад!
Снова летим над Удыгином. Не могу унять нервную одышку. Глаза напряженно караулят где-то впереди знакомую полоску русла. Она появляется вся сразу, вместе со Степаном. И тут все проясняется. Степан действительно потерял свой берег, ползет по снегу, как слепой щенок, волоча за собою бездействующие ноги. Теперь уж ему не найти палатки.
Ни у кого не находится слов, мы онемели от мысли, что Степану грозит верная смерть, что он замерзнет раньше, чем По-2 сможет прийти на помощь.
— Что делать?
И опять этот проклятый закон быстро несущегося времени не дает сосредоточиться. К тому же какая-то апатия вдруг овладевает мною. Кажется, я уже не способен думать, решать или что-либо предпринимать. И надо было призвать на помощь всю волю, чтобы стряхнуть с себя это омерзительное чувство беспомощности.
— Садимся! — категорически заявляю я.
Пилот смотрит на меня удивленными глазами.
— Поймите, Георгий Иванович, нам никто не простит гибели Степана, ни совесть, ни закон, хотя в нем отрицается риск. Надо садиться.
— Нет, нет! — и пилот энергично отмахивается руками.
