Энди покачал головой.
— Придется открыть тебе один секрет. Лучше б ты узнал об этом чуток попозже, но... Понимаешь, в городе поговаривают о том, чтобы послать часть жителей в космос осваивать одну из недавно открытых планет.
Тобиас выпрямился и настороженно замер; в нем было вспыхнула надежда, но сразу же померкла.
— А я тут при чем? — сказал он. — Не пошлют же они такого пьяницу, как я.
— Теперь ты для них хуже, чем пьяница, — сказал Энди. — Намного хуже. Когда ты был обыкновенным забулдыгой, ты был весь как на ладони. Они наперечет знали все твои художества. А теперь они будут неусыпно следить за тобой, пытаясь угадать, какой ты им можешь преподнести сюрприз. Ты лишишь их покоя, и они изведутся от сомнений в правильности занятой ими позиции. Ты обременишь их совесть, станешь причиной постоянной нервотрепки, и они будут пребывать в вечном страхе, что в один прекрасный день ты так или иначе докажешь, какого они сваляли дурака.
— С таким настроением они никогда не включат меня в число будущих колонистов, — произнес Тобиас, распрощавшись с последней тенью надежды.
— Ошибаешься, — возразил Энди. — Я уверен, что тебя отправят в космос вместе с остальными. Добропорядочные и слабонервные жители Милвилла не упустят случая, чтобы избавиться от тебя.
Перевела с английского С. Васильева
Пенри Гри — американский журналист, с которым ми путешествовали по Кавказу, рассказал мне о Шангри-Ла — затерянной в горах «Стране вечной молодости».
— Генри, — сказал я в ответ,— зачем нам легенда, когда завтра мы уже будем в такой стране.
В небольшом абхазском селе Члоу, у самого подножия Кавказских гор, Миха Джобуа вспоминал о русско-турецкой войне 1877 года, во время которой он был уже почти тридцатилетним джигитом, о волосатых «лесных людях», о Большом Снеге (небывалый снегопад в 1911 году) и многом-многом другом, что хранилось в недрах его неисчерпаемой памяти. Длинноусые старики за столом одобрительно кивали головами и цокали, ибо память у Михи была превосходной, и в свои 125 лет ему было что вспомнить.
К тому моменту, когда небо над Члоу стало того же цвета, что и вино в наших стаканах, Миха признался, что его двоюродному деду было почти 200 лет.
И тогда я почему-то спросил.
— А очки он носил?
По молчанию за столом я понял никчемность своего вопроса. Не удостоив меня взглядом, старый джигит спокойно ответил:
— Зачем очки. Когда ему поднимали веки, он видел как птица, Но к тому времени он уже устал смотреть на мир...
