Рыбаки бережно отложили омулей в сторону. Сильные, зубастые, как собаки, щуки устроили в лодке настоящий дебош. Но омули уснули еще в воде, в мотне невода.
С мизерным грузом рыбы мы отправились в Крутую губу. Едва мы вошли в нее, как от берега отвалил рыбацкий бот, отяжелевший от богатого улова. Над водой с криком метались чайки, хватая снулую рыбу. В мелкой волне я разглядел двух или трех омулей, выпавших, очевидно, сквозь прорехи мотни. Я сказал Малогрошеву, что здесь уже делать нечего.
— Крутая не подведет! — с некоторой гордостью ответил бригадир.
По чистоте вода в Крутой губе не уступала той, что в открытом Байкале, и невод Малогрошев Еыметал не вслепую. Он пустил мотор на малые обороты, и мы увидели на дне жирных ленивых рыб. Сорога и окуни почти не боялись мотора и тени доры. Они лениво передвигались с места на место, заплывали под днище. Самыми трусливыми оказались щуки. Бревнообразные рыбины взметались пушечными снарядами, едва их серо-зеленых спин касалась тень лодки. Мы визуально выбрали самое рыбное место и с большим трудом подтянули к обрывистому берегу невод. На базе выяснилось, что вес этой тони составил около двух с половиной тонн! Язи, лещ, окунь, остромордые щуки, карась, сорога... Карась был размером со стиральную доску. Каждая чешуйка величиной с полтинник отливала дымчатой платиной.
Плыли домой на закате. Ангара (1 Ангара — северный ветер (местн.).) катила крутые волны, горбы островов протянули сквозь цветное поле воды косые тени, дыбились над зеленью мысов и сопочек отвесные стены Святого Носа. Гольцы как бы беззвучно гудели, пели. Задумался старый рыбак Григорий Худяев, задумался Иван Малогрошев, который здесь родился и вырос и видел эти горы тысячу раз, задумался весельчак, душа-человек Олег Никонов, приехавший в эти края недавно, но, похоже, навсегда...
Бригада Малогрошева выгружала рыбу до глубокой ночи. У пирса принимала ящики «Слава», а рядом с ней стоял рыбнадзоровский катер. Оказалось, что инспекция рыбоохраны приехала снимать табу с озера Арангатуй. Еще вечером были подняты из протоки заградительные сети, и рыбацкие доры с подъездками на прицепе вошли в неглубокие воды Арангатуя. Отмели озера густо оплели капроновые сети, и уже в полночь, в шуме щучьих всплесков, они опустились на дно — так много здесь было соровой рыбы. Омуля-«искусственника» никто не видел.
Старейшины-рыбаки судачили на все лады, и кто-то высказался, что пусть бы на Большой речке и в устье Селенги разводили омуль искусственно («там промышленность, вредные стоки, судоходство!»), а в Чивыркуе лучше бы оставить так, как задумано самой природой, благо здесь нет помех для нереста рыбы. Старики высказали в эту ночь много разных идей, мудрых и оригинальных, как сохранить ценную рыбью породу; и будь поблизости представитель Министерства рыбного хозяйства, он, уверен, взял бы эти разговоры на карандаш. Конечно, рыбаки не обговорили всех проблем — одной темной байкальской ночи для этого мало. Скорее всего они ставили эти проблемы, чтобы решить их завтра и, быть может, в другой обстановке. А решить их необходимо, и как можно скорее, ибо от этого зависит будущее Байкала...
