Смело берусь утверждать, что мышиное нашествие предотвратили исключительно коршуны и пустельги.
Стоит январь. Еще кое-где палят ружья, но ветер уже шелестит: «Не забудь, человек! Помни, идет пора рождения новой жизни, и на нее нужно смотреть глазами заботливого сеятеля...»
Апрель. Пробуждение
По ночному небу ходят тучи. За ними порою мигают маленькие звездочки, но вокруг такая тьма, что не верится, что звезды вообще существуют. Наверное, и луна тоже бредет где-то по небу, холодная и безучастная, но ее слабый неживой свет меркнет среди скопища туч, спешащих с юга с таким видом, будто у них какое-то очень серьезное задание.
А внизу тишина. Только ручей шепотом передает срочные сообщения, но даже его шепот — тоже частица общей тишины.
По черным полям, среди черных кустов бежит этот ручей, и лишь иногда на его глади блеснет робкая рябь как обещание скорого рассвета.
На лугу вздыхает сонная мгла, а под нею словно игрушечные кратеры осыпаются кротовые ходы: их подмыло водой, и они оседают и рушатся, будто маленькие замки перед нашествием.
Скачут по пашне навстречу друг другу два зайца, такие озабоченные и погруженные в свои думы, что чуть не сталкиваются лбами.
— До смерти можешь перепугать! Не можешь осторожнее!
Другому и сказать нечего, и сам испугался.
— Извини, — лепечет он, — задумался. Столько забот, столько опасностей вокруг, что с ума можно сойти.
— Что верно, то верно, — успокаиваясь, соглашается первый заяц. — Как твои малыши?
— Растут. Но я-то, дурак, поселился так близко от дороги. Все время люди снуют мимо, от страха прямо инфаркт заработаю.
Внезапно зашелестел ветерок. Зайцы приникли к земле и совершенно слились с нею.
— Глупые! — усмехнулся в высоте филин. — Нужны вы мне! Мне мышей подавай, да проклятый дождь извел их всех.
И филин понесся дальше, к деревне, где вблизи амбаров еще живут, не зная забот, мышки.
...Только ручей весело журчит, спеша принести вести из дальних краев. Мелкие волны накатываются на весенние стебельки камыша, и те грустно покачивают своими султанчиками.
— Ну что ж вы? — шепчет им ручей. — Проснитесь! Там, за горой, рождается свет. А вы, маловеры, стоите склонив головы. Неужели вы ничего не чувствуете? Идет свет, тепло, весна!
И вдруг гребни холмов отделились от неба. Небо сразу же сделалось высоким, потому что оторвалось от земли, к которой его приклеила ночная мгла. Холмы стали округлыми и мягкими, как большие мягкие хлебы, и по их макушкам провел теплой рукой первый солнечный луч.
