— А ты большой, да? — вдруг коротко всхлипнула девочка. — На тебя вот теперь Володькина мать в суд подала. Вот какой ты большой…
— В суд? — не веря Насте, порывисто шагнул к ней Коля. — На меня?!
— Не на меня же! — мстительно сказала Настя. — На маленьких не подают. — Глянув на Колю, она тут же раскаялась в своих словах. — Коля, Коленька, что с тобой?
Коля Быстров, ее большой, сильный и добрый друг, прижавшись головой к стене сарая, громко всхлипывал.
— Коля, ты плачешь? — с изумлением и страхом прошептала Настя.
Но нет, Коля не плакал. Насте, видно, это лишь показалось. Он и к сараю больше не прижимался, а стоял прямо, с вытянутыми вдоль туловища руками, и глаза его были совсем сухие, разве только чуть-чуть красные.
— Ну и пускай, пускай судят! — глухо сказал он. — Если бы жив был мой отец, он бы не позволил. Я…
Коля не договорил. Невидящими глазами смотрел он на Настю. Мыслями он был сейчас далеко-далеко отсюда.
Что виделось ему? Какая обида наполняла все его существо? Какие горькие мысли, какие решения теснились в его голове? Ничего не знала об этом Настя. Она знала лишь одно: с ее другом стряслась беда, а помочь ему она не может.
— Ты вот что… ты не горюй, Настя, — внезапно услышала она совсем будто спокойный голос Коли. — И если я… ну, если уеду куда-нибудь, так ты… ты не удивляйся… — Коля беспечно улыбнулся. — Понятно?
— Нет, — качнула головой Настя. — Нет, ничего мне не понятно. — Она во все глаза смотрела на Колю.
А он, возбужденный, повеселевший, точно сейчас вот должна будет начаться какая-то увлекательная игра, уже отходил от девочки, направляясь к видневшемуся невдалеке гаражу, из которого, оглашая двор басовитыми гудками сирены, медленно выезжала машина.
За распахнутым окном виднелись ряды зданий и далекая площадь, вдруг приблизившаяся к окну сверкнувшими на солнце стенами высотного дома.
Алексей Кузнецов, молодой человек лет двадцати шести, в белой рубахе с расстегнутым воротом, стоя у окна, глядел по сторонам, вдыхая утренне свежий, еще не прогретый солнцем воздух. Он был невысок, но ладно сложен и широк в плечах. Лицо Алексея с задиристым изломом бровей, с прямым коротким носом и чуть проступающими на щеках твердинками скул дышало здоровой, уверенной в себе молодостью, светилось приязнью и внимательным интересом ко всему, что открывалось сейчас его взору.
А за окном, как старые знакомые, в привычном глазу порядке разместились крыши и стены домов, и каждая заплатина на кровле, каждый след от дождевого потека на соседской ограде или это вот причудливое пятно вдоль карниза, издали похожее своими очертаниями на бредущего куда-то старика с палкой, — все рождало общую душевную примету родной улицы, той самой улицы, на которой ты родился, вырос и живешь по сей день. Даже этот высотный дом, чьи беломраморные стены возникли здесь всего лишь несколько месяцев назад, — даже он не казался новичком, может быть, потому, что вырос у всех на глазах — от первой балки каркаса до сверкающего шпиля — и, ровесник самых маленьких обитателей улицы, стал ее юной, главной приметой.
