Солнце еще держалось на гребне хребта. Он был красный. И тут я увидел лебедя. Лебедь летел высоко над этой неизвестно куда ведущей протокой, летел медленно и как-то торжественно. Его еще доставал свет ушедшего за кустарники и тайгу солнца, и лебедь тоже был красным. Красный лебедь и красный горный хребет над черной тайгой.
С трудом я нашел выемку в кустарниковой стене, где можно было поставить палатку. Я приткнул лодку и посмотрел на часы. Получалось, что я просидел в лодке без передыха часов десять. Впервые со дня отплытия я захотел увидеть кого-нибудь из людей. Покурить, перекинуться словом.
И точно в ответ на это мое желание раздался металлический удар, видно, кто-то ударил по железной пустой бочке, потом я услышал приближенный плотным воздухом голос, ответ, и тут же затарахтел движок. В жизни я не разбирался в двигателях, но голос движка узнал, как голос друга. Это был двигатель для зарядки аккумуляторов, который применяется на «полярках» и метеостанциях.
Я выстрелил. В ответ также услышал выстрел.
23
Четверо мужчин стояли у берега протоки. Они были в ватных куртках и тапочках на босу ногу. Несколько серьезных псов заливались лаем.
А теперь я скажу, почему походная палатка иногда кажется более надежным убежищем, чем городской дом. Потому что в палатке ты прежде всего рассчитываешь на живую силу: свою и товарищей. Камень же городских зданий мертв, но дает иллюзию, что можно на него положиться...
Дружеские руки вытащили лодку на берег вместе с грузом. Псы кончили рычать и нерешительно замахали хвостами.
Мы прошли в бревенчатый низкий домик. Горела лампа. Дышала теплом печь, и был ритуал, с которым ты встречаешь вернувшегося товарища и с которым он встречает тебя: сухие носки, чай и так далее.
На этом, собственно, можно бы кончить рассказ о Реке и о том, почему я на ней очутился. Щелкнул некий невидимый механизм, и на счетчике выскочил вывод о том, что все пока идет правильно и что я не сбился с дороги в глухую протоку.
Закончить же этот рассказ мне бы хотелось стихами Славы Птицына, потомственного метеоролога и таежника. Стихи его кажутся мне непосредственным ответом на многие вопросы, мучающие нас в бессонные городские ночи, а также лучше меня расскажут о четырех парнях, и сегодня живущих на этой метеостанции. Слава писал эти стихи только для себя. Но использовать их он мне разрешил.
Синеет даль обветренной тайги,
Кровавые лоскутья на закате.
