— Левый мотор заклинило! — доложил пилоту штурман. — Знаю, — ответил Юр.
А «мессер» уже заходил в хвост израненного бомбардировщика. Это самое опасное положение: назад стрелять нельзя, мешают свои же рули. Сзади машина беззащитна. Единственный выход из такого положения — резко отвернуть в сторону, сбить прицел врага и самому перейти в нападение. Но израненный бомбардировщик был неспособен на это. Уцелевший альтиметр показывал триста метров высоты и продолжал, фиксировать падение.
«Мессершмитт» нагнал полуразрушенный самолет и подошел почти к самым его рулям. Он не открывал огня, ас был вполне уверен, что бомбардировщик не уйдет от него и не сможет защищаться. Остальные «мессеры» кружили над местом неравного поединка, тоже не открывая огня, вероятно из опасений подбить своего. Фашист притерся к самым рулям гибнущего самолета. Теперь он мог покончить с бомбардировщиком в любую секунду — одной пулеметной очередью. Или с ним вообще можно ничего не делать, он и сам сейчас плюхнется в море, без посторонней помощи. Его минуты сочтены...
Фашист не открывал огня, наслаждаясь своей победой, наблюдая агонию гибнущего бомбардировщика. Он шел со скоростью бомбардировщика на расстоянии всего трех-четырех метров от него, и теперь уже стрелок-радист Кузнецов отлично видел улыбающееся лицо пилота с закрученными вверх черными усами. Этот усатый, вероятно, отлично знал систему и вооружение бомбардировщика. При атаках он так умело держал свой истребитель вне сектора обстрела пулемета штурмана и радиста, так точно рассчитывал радиус действия огня бомбардировщика, что сам не входил в него. И даже теперь он отлично знал, что сам остается неуязвимым: стрелок-радист не может стрелять в него, ему мешают свои же рули. Дать пулеметную очередь по нему — это все равно что пустить пулю себе в лоб. Встретившись глазами со взглядом Кузнецова, фашист поднял над штурвалом руку и, опустив большой палец вниз, показывал на море...
Кузнецов был вне себя. Больше всего его злило то, что этот фашист по своему желанию может открыть огонь или не открывать. Но Юр ничего больше не мог сделать. Истерзанный бомбардировщик был неспособен на какой-либо маневр. Кренясь на одно крыло, он все снижался к волнам, и Юр прилагал все усилия, чтобы только удержать его в воздухе...
— Ты понимаешь, командир! — кричал Кузнецов. — Этот гад пальцем вниз показывает... Смеется...
И вдруг он услышал твердый голос лейтенанта:
