Все же поехали вперед. Путь незаметно менялся. Вот и степь зазвенела кузнечиками.
Наше знакомство с землей в большинстве случаев бывает опосредовано картой, расписанием поездов или самолетов — мы движемся от условного к конкретному.
У человека Древней Руси взаимоотношения с пространством строились не так. Они были суровее, эти взаимоотношения, потому что человек мог надеяться только на себя, на свою память. Чаще сидящий в седле, чем на лавке в доме своем, он приучал себя хранить в сознании тысячи сведений, примет, знаков и образов, касающихся пространства. Собираясь в неближнюю дорогу, он должен был прикинуть в уме, сколько суток перехода отделяют его от того или иного рубежа, какие лежат впереди поселения, в каких местах нужно переходить реки, чтобы не пришлось входить в одну и ту же воду дважды или трижды. А когда оказывался в пути, он теперь не только то и дело рассчитывал свое местоположение относительно дома и цели, относительно городов, лежащих по левое и правое плечо, но приглядывался буквально к каждой мелочи: вот сухая черная сосна, что стояла тут и пять лет назад, вот развилка, от которой, как он помнит, нужно забирать вправо...
Если же вынуждали обстоятельства, он без колебаний мог пренебречь знакомой дорогой и день-другой шел нетореными путями, ориентируясь только по небу, чтобы потом выйти точно там, где и надо было ему быть.
Так что в познавании родной земли он шел от конкретностей, от опыта ходьбы и езды, и, только в достаточной мере насытив память многоразличными сведениями, мог построить в своем сознании ни на что не похожую «мысленную картину», на которой умещались не только названия княжеств, городов, военных и караванных дорог, но — на равных с ними правах — обгорелое дерево, гранитный валун, куст цветущего шиповника.
А как чувствовал себя в походе воин молодой, губы которого еще ни разу не бледнели от смертного испуга? Все было ему внове — и удивление перед разнообразием и громадностью пути, и томительное предчувствие первой встречи с врагом. Дорога разматывалась и разматывалась, конца-края ей не было видно, и оторопь брала: если суждено будет возвратиться, один домой не доберешься — заблудишься.
И вот, вчитываясь в «Слово», мы находим в нем сразу оба эти настроения — и трезвую целеустремленность опытного бойца, и волнение юноши, оказавшегося в «земле незнаеме». Мы обнаруживаем, что о безымянном творце «Слова» можно говорить не только как о великом поэте, незаурядном политике, историке, филологе, но еще и как о великолепном знатоке земли. Земли с ее реками и городами, дорогами и рубежами, холмами и болотами. Вчувствуемся в поэзию пространств, овевающую нас со страниц «Слова». Присмотримся к тому, как на этих страницах обретает контуры особый предмет — лирическая география. И вдруг откроем для себя — рядом с князьями и дружинниками живут здесь другие герои — города, реки и вся целиком Русь, земля-героиня.
