— Что ж, здесь премило, — промолвила она. — Прекрасная мебель, дорогие книги, куда ни глянешь — гербы да позолота, даже на полу и на окнах! Проживи рабочий человек шесть тысяч лет, как Мафусаил[3], будь он как угодно бережлив, ему вовек не накопить столько су, чтобы выстроить себе такое вот гнездышко!
Он в недоумении смотрел на нее, чувствуя, как охватывает его все большая тревога.
Высокая, сухая, худощавая, с гордой и спокойной осанкой, она выглядела еще бодрой, хотя лет ей было не меньше восьмидесяти; лоб ее не тронут был морщинами, а горящие глаза сверкали так смело, таким ярким блеском, что казались удивительными на лице этой старухи из простонародья. Рядом с вельможей, который был ненамного старше ее, но выглядел дряхлым, изношенным, расслабленным, каким‑то нечистым, скользким и словно извивающимся, она, эта простая женщина, особенно выделялась своим честным и прямым взглядом, непринужденной и спокойной манерой держаться и в особенности теми строгими и полными достоинства движениями, что встречаются иной раз у женщин этого класса, кажутся у них совершенно естественными и не требуют особых стараний.
— Итак, — продолжала она, оглядывая все вокруг своими лучистыми, смелыми глазами, — итак, я все же попала в этот вертеп, наконец‑то! — О да, господин аристократ, сюда не войдешь так запросто, как в дом к какому‑нибудь пролетарию.
Он подскочил на своем кресле и, схватив слуховую трубку, лежавшую тут же, вставил ее в ухо, повернув раструб в сторону этой женщины — призрака давней революции.
— А! — продолжала она. — Ко всем вашим немощам, вы, видать, еще и глухи; к счастью, у меня голос громкий, и я буду кричать…
— Что вы изволили сказать, сударыня?
— Он зовет меня: сударыня! — И, глядя ему прямо в лицо, прибавила: —Говорят, и этому я готова поверить, милостивый государь, говорят, что люди, которые глухи на ухо так, как вы, умеют отлично расслышать хозяйский приказ.
При этих словах он протянул руку к шнурку звонка и рассерженно пробормотал:
— Право, я удивлен, как это мои друзья посылают мне особу столь…
— …откровенную? — перебила она его уничтожающе — презрительным тоном. — Не так ли, иезуит?
— Но в конце концов, — вскричал он, окончательно выходя из терпенья, — кто вы, собственно, такая и что вам от меня нужно?
Покачивая головой, она внимательно всматривалась теперь в портреты деятелей Империи, развешанные в роскошных рамах по стенам кабинета, которые были обиты гобеленами и шелками венецианской выделки; указывая на них, она произнесла:
