Очень развитой, одаренный удивительными способностями, редкой гибкостью ума, какой‑то врожденной интуицией в занятиях словесностью, Тремулен всегда получал первые награды.
В коллеже были убеждены, что ему суждено стать знаменитостью — поэтом, конечно, так как он писал стихи и был неистощим по части всевозможных замысловатых чувствительных фантазий. Его отец, владелец аптеки в квартале Пантеона, слыл человеком небогатым.
Сдав экзамен на бакалавра, мы потеряли друг друга из вида.
— Ты что тут делаешь? — воскликнул я.
Он ответил, улыбаясь:
— Я колонист.
— Вот как? Насаждаешь?
— И снимаю урожай.
— Чего? _
— Винограда, из которого делаю вино.
— Успешно?
— Да, очень успешно.
— Тем лучше, старина.
— Ты направлялся в отель?
— Ну да, конечно.
— Пойдешь ко мне.
— Но…
— Без разговоров…
И он сказал негритенку, следившему за каждым нашим движением:
— Ко мне домой, Али.
Али ответил:
— Та, муси.
и, взвалив на плечи чемодан, он бросился бежать, вздымая пыль своими черными пятками.
Тремулен взял меня под руку и повел. Тут же он стал расспрашивать меня о путешествии, о вынесенных мною впечатлениях и, при виде моего энтузиазма, казалось, полюбил меня еще больше.
Жилищем ему служил старый мавританский дом с внутренним двором, без окон на улицу, увенчанный большой галереей, с которой открывался вид на террасы соседних домов, на залив, и леса, и горы, и море.
Я воскликнул:
— Как мне здесь нравится! В этом доме я всей душой чувствую Восток. Бог мой, какой ты счастливец, что живешь здесь. Какие ночи проводишь ты, вероятно, на этой террасе. Ведь ты здесь ночуешь, не правда ли?
— Да, летом ночую. Мы посидим там наверху сегодня вечером. Ты любишь рыбную ловлю?
— Какую?
— Рыбную ловлю с костром.
— Конечно. Я ее обожаю.
— Отлично. После обеда мы этим и займемся, а вернувшись, будем на крыше угощаться шербетом.
После того как я выкупался, мой друг предложил мне осмотреть очаровательный кабильский город, настоящий каскад белых домов, спускающихся к морю, а когда стемнело, мы вернулись дОмой и после изысканного обеда спустились к набережной.
Теперь видны были лишь огни города и звезды, огромные, яркие, сверкающие звезды африканского неба.
В порту нас ждала лодка. Как только мы в нее сели, какой‑то человек, лица которого я не мог рассмотреть, стал грести, а мой друг занялся устройством костра, чтобы потом сразу разжечь его. Он сказал мне:
— Знаешь, я сам управляюсь с острогой. Искуснее меня здесь никого нет.
— Поздравляю.
Мы обогнули мол и очутились в маленькой бухте со множеством высоких скал, чьи отражения казались воздвигнутыми в воде башнями. И вдруг я заметил, что море фосфоресцирует. Весла, погружаясь медленными, равномерными движениями в воду, зажигали в ней причудливый, зыбкий свет, который, затухая, долго тянулся вслед за нами. Перегнувшись через борт, я смотрел на эту светлую прозрачную струю, дробящуюся под веслами, на это непередаваемое свечение моря, на эти холодные огоньки, вспыхивающие при движении и потухающие, как только успокаивается вода.
