— Он умер… Я знаю… Где мы находимся?
Я в кратких словах объяснил ей наше положение. С минуту она молчала.
— Значит надежды никакой… ни откуда..
Я попытался возразить, ободрить ее, но она сразу оборвала меня.
— Придется его похоронить… опустить в море. Вам придется это сделать одному; я не смогу помочь вам.
Вы видите?… Но я прошу вас подождать с этим, хотя один день… пока будет возможно.
Тут только я обратил внимание на ее странную неподвижность и заметил кусок коленкора, которым были завязаны ее глаза. — Что с вами? Она ничего не ответила, и я услышал только тихий плач… жалкий, безнадежный плач…
Я вспомнил, с каким криком закрыла она лицо, когда страшные лучи Солнца обожгли ее из неосторожно открытой двери. Вспомнил, как она стонала после этого, лежа на полу между штативами инструментов. Вспомнил ее дальнейшую бездеятельность и отсутствие попыток проникнуть в переднее помещение, где лежал ее отец. Вспомнил все это и понял…
Она тоже взглянула на непокрытое лицо гневного божества, и этот взгляд был для нее последним. Больше она уже ничего не увидит. По крайней, мере не увидит ужасный труп своего отца, и память о нем не будет для нее осквернена этими отвратительными останками.
Я не пробовал ее утешать; это было бы бесполезно и только раздражило бы ее. Я достал из нашей аптечки несколько лекарств и, приготовив микстуру для примочки глаз и ожогов лица, поставил около нее все необходимое.
Потом я занялся осмотром наших запасов провизии и пришел к отвратительным выводам; готовясь к полету, мы отнеслись к этому делу с самым преступным легкомыслием. Возможность продолжительного пребывания в камере, без помощи, извне, нам даже не приходила в голову. Из провизии оказалось налицо только несколько коробок с консервами, немного сухарей, две бутылки вина и маленький боченок воды — все это, рассчитанное лишь на первый случай. Этого могло хватить, дня на три-четыре при условии крайней бережливости. Это открытие привело меня в состояние, близкое к отчаянию. Особенно — недостаток воды. Первые дни я совершенно не знал, что делать, и естественно потому ничего и не делал.
На второй день пришлось «похоронить» профессора. Труп быстро разлагался и распространял зловоние. Мари не противилась необходимости: она молчала и даже не плакала. Впрочем, не знаю; ведь, у нее глаза все время завязаны.
Задача оказалась нелегкой: труп был очень тяжел, а я совсем ослабел от голода. После долгих усилий я вытащил наконец труп через люк на крышу камеры; мне не во что было завернуть его, а в качестве груза пришлось воспользоваться тяжелым металлическим штативом от спектроскопа. Потом, с немалым трудом и опасностью потерять равновесие, я столкнул его в море.
