-- А если он воспротивится? -- усомнился Обалдуев.
-- А ты ему двести тысяч пообещай на колокола. Да сам тоже речь подготовь. На закладке выступишь. Скажешь, что культурный комплекс задуман как центр по возрождению тысячелетних православно-христианских традиций. Да смотри не брякни что-нибудь о Германии с Нидерландами и об общечеловеческих ценностях. Ты теперь об этом забудь. Город-сад еще куда ни шло, но только с антоновкой, рябиной-смородиной и крыжовником.
-- А вы? -- как примерный школяр, смиренно поинтересовался Обалдуев.
-- А я, дорогой мой, займусь тайной политикой. Поищу нашим иностранцам подставных лиц. Учитель Струков и прочие предводители народа должны убедиться, что мы делаем ставку на отечественного предпринимателя.
Закончив наставления, Рыбакитин встал, кивнул Обалдуеву: "Пока" -- и, опираясь одной рукой на крепкую витую трость, другой на плечо Чудоюдова, пристукивая гипсом о паркет, удалился. В прихожей щелкнул замок.
Обалдуев, закрыв глаза, с четверть часа просидел неподвижно. Потом, разомкнув веки, оглядел стол, посопел-посопел, набираясь решимости, и, махнув рукой, -- была не была! -- прямо из бутылки глотнул. Прислушался к сердцу: остановится или не остановится? Сердце стучало веско и ровно, и Обалдуев впервые за последние двое суток повеселел. Закинув руки за голову, откинулся на спинку кресла и, как прежде, может быть уже в тысячный раз, с огромнейшим удовольствием задумался о своей исторической роли в возрождении родного города.
14
А наутро в мезонине случилось маленькое чудо. Пробудившись, Федор Федорович обнаружил на столе Молитвослов; ничуть не удивясь этому, раскрыл его, троекратно осенил себя крестным знамением, пробормотал: "Во имя Отца и Сына и Святаго Духа. Аминь". И три раза прочел "Отче наш". Напившись чаю, умылся, обрядился в костюм, повязал галстук и снова взял книжицу. Разыскав нужную молитву, перекрестился и прочитал:
-- Господи Иисусе Христе, Сыне Единородный Безначального Твоего Отца, Ты рекл еси пречистыми устами Твоими: яко без Мене не можете творити ничесоже. Господи мой, Господи, верою объемь в души моей и сердце Тобою реченная, припадаю Твоей благости: помози ми, грешному, сие дело, мною начинаемо, о Тебе Самом совершити, во имя Отца и Сына и Святаго Духа. Аминь.
Перекрестившись и поклонившись, вынул из книжного шкафа клеенчатую тетрадь, одну к одной с той, в которую собирал древлянскую мудрость, уселся за письменный стол и вывел на титульном листе: "Слово о монархии" -- и в полтора часа, почти не задумываясь, написал первую главу, завершив ее следующим:
