Кремп взял в руки камеру. В довершение всего яхта Гайдары называлась «Патриа». Да, столь прелестной идиллии ему никогда прежде снимать не приходилось.
— Послушай, Хассо,— услышал он голос Ундины.— Ридмюллер хочет, чтобы мы и сегодня переночевали у него. А завтра утром обещает доставить нас в столицу на собственном самолете, так что у Толедо мы, дескать, будем вовремя.
— Незачем было строить глазки.
— И больше ты ничего не скажешь? Прошу тебя, придумай что-нибудь.
Кремп снимал сейчас палубу «Патрии»; вон там, под спинакером, сидит этот разжиревший президент БОА, сумевший подкрепить свои акции прирожденного организатора паспортом гватемальца и породнившийся со здешней олигархией. С первого взгляда его можно принять за представителя местного капитала, хотя национальных чувств у него нет ни на грош. В душе он немецкий филистер, по положению —- верный своим американским хозяевам директор дочерней фирмы, по национальности — гватемалец во втором поколении. Вот он, современный гражданин мира! А рядом с ним министр. Худой как щепка, смуглолицый, с напомаженными волосами: внешне между ними никакого сходства. И тем не менее это орудия одного калибра — космополиты, дельцы международною пошиба. Оба только о том и думают, как бы набить брюхо за счет бедняков. Кажется, что слышна даже их отрыжка.
Он почувствовал прикосновение руки Ундины,
Стоит в видоискателе появиться чему то, совпадающему с твоими предъявлениями о современном мире, ты забываешь обо всем на свете, а лицо у тебя, между прочим, такое, будто тебя вот-вот стошнит.
Кремп опустил камеру.
— И ты меня в этом упрекаешь? Просто я отношусь к собственным убеждениям всерьез.
— Слишком даже! В жизни есть много другого. Можно порадоваться красотам природы, да мало ли чему... Почему бы нам не искупаться вместо того чтобы снимать? Потому что для тебя ничего, кроме боевой цели, не существует! Считаешь себя крестоносцем справедливости...
Он не совсем понимал Ундину. В начале знакомства она казалась ему одинокой женщиной, подчеркивающей свою самостоятельность и все-таки думающей о своем гнезде, таков уж древний, но вечно живой инстинкт женщин; а теперь вот она играет с ним и одновременно флиртует с Ридмюллером... Как ей объяснить, чего он добивается? Но разве чувство ненависти к происходящему на палубе «Патрии» не естественно, разве это нужно объяснять?
Только Ридмюллер захлопнул «атташе» с документами, как министр вскочил, словно подброшенный невидимой пружиной, засеменил к поручням и, несколько раз поклонившись, пригласил Ундину и Кремпа перейти на «Патриу». Гайдара с чувством пожал гостям руки, предложил устраиваться в шезлонгах, угостил джином с тоником и, выяснив, что Ундина не понимает по-испански, начал рассказывать чисто мужские анекдоты. Наверное, им с Ридмюллером пришлось потрудиться, если потребовалось такое средство для разрядки. Назойливое гостеприимство министра претило Кремпу, но что поделаешь?..
