Дымов усмехнулся (необычная девушка, она, кажется, и сама себя не понимает) и промолчал.
— Баб вообще не поймешь! — убежденно сказал Кабанов. — Что там у них в башке — одному черту известно! А у этой особенно! Но веришь, пианист, мне ни с кем не было, как с ней! Я даже привык к ее причудам! А самое странное, знаешь что?
Дымов пожал плечами, нет, мол, не знаю, ни что в этой девушке «самое странное», ни почему ее любовника вдруг пробило на откровенность. Не иначе у него в голове после удара бутылкой что-то сместилось…
— А самое странное то, что ей как будто на самом деле деньги не очень нужны… Ну, то есть ей от моих бабок не плохо, конечно, — шмотки, то-се, но дело не в них… Я это не сразу понял, а когда понял — сильно удивился… Понимаешь, она такая дура, что ежели влюбится, то и за нищего пойдет! И когда я это узнал, то еще больше к ней привык!
— Кажется, это называется любовью! — усмехнулся Дымов.
— Да? — удивился Кабанов. — Ну не знаю. Любовь-морковь, сентиментальщина… Это все не для меня.
— Конечно, не для тебя! — фыркнула Тамира. — А вот скажите, Дымов, вы лично в любовь верите?
— Что-то я не пойму, — нахмурился Кабанов. — Чего это ты у пианиста все время его мнение спрашиваешь? Ты что, Томка, к нему клеишься, что ли?
— А тебе-то что?
— У него, между прочим, жена есть!
— У тебя тоже есть! — отрезала Тамира.
— Брось, Томка, ты же знаешь, что с женой так… Привычка! Слышь, пианист, а чего твоя жена не едет?
Дымов взглянул на часы. Ирина и впрямь не торопится. Однако это уже ни в какие ворота!
* * *
Мужчины молчали. Тамира курила. Странные какие-то мысли блуждали в ее голове. Что-то ее вдруг потянуло на размышления о любви.
Кстати, Тамирина женская история началась с довольно забавного случая.
В глубоком карамельном детстве она влюбилась в соседского мальчика. Было обоим по пять лет. Правда, как подозревает Тамира, ее пять лет против его пяти — совсем другое дело. Парень, прямо скажем, оказался инфантильный. Но это неважно: Тамира уже тогда умела придумывать и наделять избранника немыслимыми достоинствами, которых у него, может, отродясь не существовало.
И вот она придумала, что мальчик красивый (а он на самом деле, вообще-то, смахивал на хорька), щедрый (а ведь жлоб, каких свет не видывал: конфеты зажимал — страшное дело), благородный (ну, это тоже как сказать), — и влюбилась по уши. А он на нее внимания почему-то не обращал. Вот даже играть с ней не хотел. И вдруг — редкая удача!
