Звезды в моем сердце | страница 33
– Он не писал и даже не пытался увидеться с ней?
– Нет, насколько я знаю. Думаю, она сказала бы мне, если бы было иначе. Нет! Когда мы вместе уехали из Австрии, она порвала со всем прошлым, включая свою семью.
– Но почему? Почему она оставила их?
– Потому, что они знали правду. Ее мать обнаружила беду после того, как Стефани однажды потеряла сознание. Именно это обстоятельство заставило Стефани искать утешения у меня, заставило принять предложение стать моей женой, которое я сделал много раньше.
– А они очень рассердились на нее?
– Они просто разбушевались, – ответил сквайр. – Вот почему мы убежали вместе. Стефани как раз исполнился двадцать один год, и мы могли пожениться в Мюнхене без родительского согласия и одобрения. А потом мы приехали в Англию. Твоя мать никогда не вернулась домой.
– Ты сообщил им… что… она умерла?
– Нет. Я испытал такое горе, что мне было все равно, узнает об этом еще кто-то или нет. Когда твоей матери не стало, я хотел для себя только одного – смерти. В жизни мне больше ничего не оставалось.
Гизела молчала. Ей очень хотелось сказать: «Но ты все-таки снова женился». Хотя говорить это было бесполезно. Она увидела в эту минуту, что в сквайре действительно что-то погасло со смертью жены. Его душа сошла с ней в могилу, остались только тело и ум, который нужно было постоянно одурманивать вином, чтобы легче переносить одиночество, которое было его уделом до конца жизни.
– Вот и конец истории, – тяжело произнес сквайр.
Гизела поднялась с пола.
– Как жаль, что ты не рассказал мне всего раньше, – пробормотала она.
Он не спросил почему, и она была рада, что не придется ничего объяснять. Но она сама знала, что где-то в глубине души всегда презирала его за то, что он совершенно сломался, когда умерла ее мать, за то, что он потерял не только уважение к себе, но и свободу. Она могла понять его и даже посочувствовать в чем-то, но все же ее утонченность восставала против его привычки пить, его раболепства перед леди Харриет, его слабости и нерешительности, когда дело касалось ведения хозяйства, ухода за домом или того, как обращаются с его дочерью. Наверное, ей бы следовало чувствовать себя поверженной, униженной при мысли о том, что она – дитя любви, рожденное от неизвестного отца на позор матери. Но вопреки всему она почему-то была в приподнятом настроении. Ее обуревало только одно чувство – гордость. Она гордилась своей матерью, которая полюбила, несмотря ни на что; гордилась, что родилась от любви такой сильной, такой безграничной, что это чувство не иссякало шесть лет в чужой стране, куда ни письма, ни одного слова не доходило, чтобы его поддержать. «Он, наверное, был удивительным, – подумала она. – Только таким мог быть мой отец».