- Казну везут в монастырь, - говорят около нас.
Через несколько минут, выбравшись на более просторное место, ямщики трогают вожжи, колокольцы заливаются, а повозки, минуя быстро идущую толпу, несутся на горку и исчезают из виду.
Впереди - пологий красивый подъем. Широкою лентой, окаймленная четырьмя рядами развесистых, старых берез, лежит дорога, вся пестрая, вся живая, усыпанная народом...
Но вот, в половине подъема, оказывается задержка. Торопливо пройдя полями, наперерез, из ближней деревни вышла на тракт кучка крестьян и стала в ряд, навстречу приближающейся иконе... И тотчас же около нее начинает как-то густеть и завиваться прегражденное течение людского потока.
Мы прибавляем шагу и слышим все яснее пронзительные причитания. Молодой женский голос, то исступленный, то жалобный, страдающий и молящий, разносится в воздухе, между тем как сзади, надвигаясь все ближе, растет торжественный напев тропаря.
- Кличет... - сказал Андрей Иванович.
- Кликуша... порченая... Под икону класть привели, - говорят кругом в толпе с живым интересом.
- Пока до Митина дойдем, штук десять выведут, - прибавил равнодушно какой-то немолодой мещанин.
- Баловство одно! - кидает Андрей Иванович.
- Баловство и есть... Поучить бы хорошенько...
- Поучи-ить? - язвительно и звонко подхватывает какая-то бабенка. - Чем она виновата? Иная от вас и закличет, от учения вашего...
- Да, говори!.. Стоят этакие же вот две сороки. Одна и спрашивает у другой: "Ты ноне, Аниська, станешь выкликать, что ли?" - "Нет, мол, не стану, сыро!" - "Ну так погляди у меня калачи, я покличу маленько..."
В толпе смех.
- А ты это сам слыхал, что ли? - заступаются опять обиженные бабы.
Между тем около кликуши степенно и грустно стоят ее однодеревенцы, а родные держат молодую женщину под руки. Толпа все приливает... Резкий крик... по временам плавное причитание, сменяющееся стонами и неистовым, надрывающийся воплем... Легкое облако пыли, пронизанное солнцем, колеблется между рядами берез... Глухой шум, будто от прорвавшегося потока, мерный топот десятитысячной толпы и волны клирного пения, объединяющего весь этот нестройный гул в одно могучее, захватывающее движение, - все это близится, вырастает, охватывает и подымает за собой, между тем как впереди, споря с общею гармонией, бьется какое-то одно жалкое, страдающее и непокорное существо с этим испуганным, надрывающимся голосом...
Мне становится жутко. Андрей Иванович хмурится. Мы стоим в густой давке, на откосе тракта, а мимо нас, точно река, сжатая берегами, густо, величаво и плавно несется уже сплошная толпа, давно охватившая группу с кликушей, которая неистово вырывается из рук, мечется, кидается в стороны...
