Впрочем, модерновый Жак находит и другие способы оживить наш глухой угол. Один из домов в непосредственном соседстве с нами он превратил в «деревенский жит», нечто вроде дачи. Такие дачи сдаются на день, два, на уик-энд, на неделю, месяц, подобные сведения о них по всей Франции публикуются в зелененьких брошюрках. Стоит она рублей десять в день, по сравнению с ценами в отеле недорого, и притом можно заранее забронировать по телефону. Банки и государство дают крестьянину ссуду на оборудование подобных дач, и отделаны они, как правило, очень неплохо: во всех комнатах сохраняется и старая крестьянская обстановка, и местный стиль, но есть все современные удобства, а снаружи — просто старая ферма. Конечно, я такому соседству не слишком рад. Иногда на уик-энд или праздники из города приезжает какая-нибудь лихая компания — жарят шашлыки и что-то кричат хором (может быть, «пей до дна!»). Это, впрочем, бывает нечасто. Чаще в саду стучит моя машинка, по соседству ревут «тондёз» для стрижки газонов, где-то вдали фурчит трактор, и птицы поют, -много-много птиц...
Да, да, надо же еще навестить мадам Менье, последнюю по порядку, но не по значению, как говорят англичане.
— Джень добжи!
Я ее приветствую по-польски, она родом из-под Кракова. Но сама она по-польски уже не говорит — сорок пять лет как приехала во Францию. Тут, в сельской Шампани, как и повсюду во Франции, поляков очень много (Бланшары женаты на польках, но те тоже забыли польский). Мадам Менье прожила с мужем лет сорок, нарожала ему сыновей и дочек, но расписаны они с мужем не были: у Менье были опасения за землю, за имущество. Вообще, месье Менье был крепкий орешек. Я еще застал его. И его, и даже его огромных — с избу — ломовых лошадей — першеронов. С той нашей первой встречи произошло много трагических событий. Государство решило навести порядок в землепользовании — объединить мелкие, разбросанные по всей округе участки, принадлежащие одному хозяину, в более крупные. У Менье вместо десяти поменьше стало пять участков побольше. Он это событие сильно переживал — пришлось отдавать свое, брать чужое, а в свое уже ноги вросли. И еще беда. Младший сын уехал работать в город: сейчас он богат, купил много домов и изредка приезжает помочь матери. А старший остался с отцом. Он хотел хозяйство модернизировать — першеронов, мол, теперь недостаточно, есть новейшие машины, есть химия. Отец новшеств не одобрял, он был хозяин в доме. Мать сочувствовала сыну, а не тирану-мужу. Война была ежедневная, не на жизнь, а на смерть. Вот старший сын Менье и повесился в конюшне. Выходит как-то мадам Менье и видит: висит на вожжах. Тут-то она и дала зарок, что не ляжет в одну постель с погубителем. Хозяйство вела, суп варила, но в постель так и не легла...
