— Наверное, мне просто стало неинтересно.
— Но вы ведь продолжали посещать занятия.
— Мне как-то не приходило в голову, что школу можно прогулять. — Она недоуменно пожала плечами. — Я воспринимала это как необходимость, считала своим долгом, а на уроках никто не мешал мне мечтать.
Она так наклонила голову, делая свое очередное признание, что волна густых рыжих волос опустилась со лба на лицо.
— О чем? — Его вопрос выходил далеко за рамки дозволенного — даже с учетом сложившейся ситуации.
«Позволь мне увидеть твое лицо, Гален! Я знаю — оно прекрасно!»
И она подняла на него доверчивый, задумчивый взгляд, не скрывая больше своих чувств, словно ее неожиданно посетило видение из прошлого. Вот она — девочка-школьница — подходит к окну в классе и любуется чудесным ковром из цветущих маргариток, выросших под синим безоблачным небом на просторах Канзаса.
— О моей матери. И о том, чтобы ей улыбнулось счастье.
— Разве она была несчастлива?
— Да. Она всегда была одинока. — «Хотя рядом с ней была я!» Эта жестокая мысль вторглась в сознание неожиданно, непрошено, причиняя острую боль.
— Наверное, она тосковала по вашему отцу? Они ведь развелись, когда вам исполнилось два года.
— Она никогда о нем не вспоминала. И никто из нас по нему не тосковал. Но ей всегда не хватало любви.
— И вы мечтали кого-то для нее найти?
Огненные завитки встрепенулись от того, что она пожала плечами, и ничего не смогли закрыть. В том числе и ее смущенную улыбку.
— Нет. Это должно было случиться само по себе. Все как положено. Из голубой дали прискачет рыцарь на белом коне и подхватит ее к себе в седло. А я мечтала о том, как буду наряжать ее в свадебное платье, которое сама сошью по собственному фасону.
— И сами нарядитесь в платье, похожее на цветок. Улыбка на ее лице сменилась печальной гримасой.
— Нет, что вы! — Но она сказала неправду, потому что всегда видела себя частью этих грез наяву. Потом она заставила себя позабыть об этом. Но та девочка, с которой она повстречалась сейчас, помнила все до мельчайшей подробности: и давно отзвучавший ласковый смех, и давно похороненную на дне души любовь между одинокой матерью и ее преданной, мечтательной дочкой.
Видя эту внезапную грусть, растерянность и боль от утраты, Лукас затаился, замер в тревожном ожидании. «Расскажи мне, Гален! Позволь мне понять!» Но она промолчала. Она не могла ничего рассказать. Пока не могла.
— У вас были любимые занятия? — наконец прервал Лукас молчание. Он и так успел уже догадаться, что это был за урок и как он назывался. Но как добросовестный сыщик, Лукас должен был услышать все от самой Гален. — Такие, на которых не хотелось предаваться мечтам?
