После этого рассказа я с особым любопытством взглянул на деревеньку "воришканов". Ну, где, думалось мне, кроме Ветлуги, встретите вы такую непосредственность и простоту приемов, и такое благородное доверие к чужому слову, и такую простодушную уверенность в возможности "провалиться на сим месте", в случае нарушения клятвы?.. Мой новый знакомый, сам - "ветлугай", уверял, что другой этакой деревни нет нигде больше по всей реке. В Марьине промышляли года три назад "красноярками"*, - ну, это дело другое. А положите в незапертой избе деньги, уходите на сутки, - никто не тронет.
______________
* Красноярками называют фальшивые бумажки.
- Как же все-таки соловьихинцы?
- Такой у них, позвольте сказать, обычай...
Ну, где еще, думалось мне опять, найдется такая терпимость к чужим обычаям?.. И огоньки Соловьихи мигали мне приветливо и простодушно: "нигде, нигде"...
- Вот и у Тюлина, - сказал я, улыбаясь, - тоже обычай.
- Верно! Подлец мужичок, будь он проклят! А и то надо сказать: дело свое знает. Вот пойдет осень или опять весна: тут он себя покажет... Другому бы ни за что в водополь с перевозом не управиться. Для этого случая больше и держим...
- Мир беседе!
- Милости просим!
К нашему огоньку с берестяными кошелками за спиной, с посошками в руках подошли два странника. Один из них, скинув котомку, внимательно поглядел на меня и сказал:
- Этого мы человека видели.
- Немудрено, - ответил я.
- На Люнде были?
- Был.
- Там и видели. По усердию или обет был даден владычице?
- По усердию. А вы?
- Мы к празднику ходили, стало быть, к сродникам.
- Что ж, садитесь к огоньку.
- Да нам бы на перевоз, - до дому недалече. К утру и дошел бы я.
- Да, на перевоз!.. - вмешался мой знакомый. - Тюлин последнюю ладью уволок. На пароме разве?..
- Где!.. Больно река взыграла.
- Да и шестов длинных нет.
Другой из новоприбывших подошел усталым шагом к берегу, и тотчас же над рекой раздалось громко, протяжно:
- Тю-ю-ли-ин! Лодку дава-а-ай!
Отклик покатился по реке, будто подхваченный быстрым течением. Игривая река, казалось, несет его с собой, перекидывая с одной стороны на другую меж заснувшими во мгле берегами. Отголоски убегали куда-то в вечернюю даль и замирали тихо, задумчиво, даже грустно, - так грустно, что, прислушавшись, странник не решился в другой раз потревожить это отдаленное вечернее эхо.
- Шабаш! - сказал он и, махнув рукой, вернулся к нашему огоньку.
- А парню-то и до дому рукой подать, - сказал первый из моих знакомых, - и всего-то версты четыре, из Песошной! Слыхали про песочинцев? - спросил он с лукавой усмешкой.
