— Один охотник убил одиннадцать самок. А я только три, — сказал я печально.
— Сейчас ты об этом не беспокойся. Придет день, когда и ты убьешь одиннадцать за одну скачку, — заявила она, и я почувствовал облегчение.
Мы нигде не видели моего отца с самого раннего утра и решили, что его нет в лагере. Он пришел поздно вечером, по пути к своему ложу бросил взгляд на большой запас мяса и сложенные шкуры, но ничего не произнес. Моя мать приготовила еду и подала ему.
Он немного поел, отодвинул миску и воскликнул:
— Весь день я думал о себе! То, что случилось этим утром, заставило меня увидеть себя таким, каким я был уже долгое время — обезумевшим от игры. Теперь я собираюсь стать таким, каким я был в давние времена. Для начала я выступлю в поход, чтобы вернуть себе доброе имя и захватить у врага добычу. И я пойду не один. Мой сын пойдет вместе со мной.
— О, нет! Он слишком молод для этого!— закричала мать.
— Я уже достаточно взрослый! И я хочу встать на эту тропу, чтобы иметь право сказать отцу Сатаки: «Отдай мне свою дочь, мы хотим иметь собственный вигвам», — ответил я.
Известие о том, что мой отец и я собираемся на войну, быстро разнеслось по всему большому лагерю. Однако ни один мужчина не вызвался присоединиться к нам. Нас также не пригласили вступить в большой военный отряд Желтого Волка, который готовился выступить против Народа Носящих Пробор (Народ Носящих Пробор — племена сидакота. Прозваны так черноногими в связи с особенностью их прически — четким пробором посредине головы.), находившегося далеко вниз по течению Большой реки. (Большая река — так черноногие называли Миссури.)
И ни один мужчина не подошел к нашему вигваму пожелать нам удачи и дать нам свои советы. Все это показывало, как низко пал во мнении людей мой отец — он не имел ни одного друга.
Но Сатаки пришла вместе со своей матерью Патаки (Несущая Женщина), близкой подругой моей матери. Сатаки рассказала мне, как она рада, что я собираюсь идти на войну. Я должен верить, горячо убеждала меня она, что вернусь от врага с добычей, и захваченные лошади положат начало громадному табуну, который заставит ее отца обратить на меня свой благосклонный взгляд.
Потом она потянула за шнурок, на котором у нее на груди висел священный Бизоний Камень, подаренный ей жрецом Солнца несколько зим тому назад. И прежде чем я понял, что она делает, она сняла его с себя и надела мне на шею.
— Нет, нет! Ты должна взять его обратно, — запротестовал я. — Без него с тобой может случиться какое-нибудь несчастье.
