Кто в футболе Наполеон? —
Стенли Метьюс.
Как выходит на поле он —
Стенли Метьюс?
Кто и ловок и толков из английских игроков,
Кто первый? —
Стенли Метьюс.
По утрам все кричат об этом —
И экран, радио, газеты.
Популярность, право, неплоха.
Услышав мелодию, к нему в изумлении бросился Роберт Конквест — автор «Большого террора»: «Ты поешь нашу песенку? Откуда ты можешь ее знать? Это же песенка сорок пятого — сорок шестого годов». А Аксенов отвечал: «В Магадане услыхал. Зэки пели…»
Так, может, они здесь — корни долгой и красивой связи?
Так или иначе, но, вернувшись в Казань и поступив в медицинский, Василий оказался в центре бурной музыкально-танцевальной жизни, о которой потом отзывался по-разному… В беседе с Игорем Шевелевым[20] — с сожалением: «Слишком много бессмысленной пьянки, бессмысленных связей… Какие-то нелепые дружбы… Вообще, юность под Сталиным вспоминается как полоса полнейшей бессмыслицы. <…> Потерянное время». Но в минорной теме вдруг звучит бесшабашный мотив: «Хотя… оно, может, и не было потеряно. Потому что в этой забубенной хаотической жизни возникало… спонтанное сопротивление: „Да катитесь вы все к чертовой матери. Ничего я не боюсь“».
На шалости, и порой небезопасные, Василий Павлович и его друзья были горазды. Упивались, так сказать, «джазом-как-образом-жизни». Не зря же один московский музыкант как-то сказал Аксенову, что славянину, советскому, русскому — легче понять музыкальную идею джаза как постоянного раскрепощения… То есть — любить джаз было еще и сопротивлением, стремлением вести себя под стать стилю — жить-поживать, как бы подтрунивая над собой и миром, как бы не совсем всерьез принимая всё вокруг, как бы шутя… Легкомысленно и раскованно. А то и очень рискованно.
Вернувшись из Магадана в Казань, Василий вступил, что называется, во взрослую жизнь, в которой, правда, хватало шалопайства. Надзор тети Ксении раздражал юношу, и он съехал с улицы Карла Маркса к другу Феликсу Газману. Поселился у него вместе с Юрой Акимовым, с которым приехал из Магадана.
Жили весело. Любили прикалываться. Бывало, парни останавливались на улице Баумана у Госбанка и, обратив взоры вверх, указывали пальцами на крышу здания. Вокруг собиралась толпа, желавшая знать: что там — наверху… Тут ребятки и смывались. А то — учиняли парад нижнего белья. Кто в широких трусах, кто в хлипких подштанниках — маршировали по комнате Феликса. Печатали шаг, хором повторяя: «Мы — еврейцы-красноармейцы: ать-два, ать!..» и т. д.
