Хуанито действовал быстро и сноровисто, но от этого его суденышко не становилось мореходнее. Игрушка для ребятишек, кататься в тихой лагуне... А ведь до ближайшего острова сотни морских миль, и добираться к нему на таком сооружении, да еще с подветренной стороны, было равносильно самоубийству.
Мне очень хотелось подбежать к Хуанито и встряхнуть его, чтобы х он осознал, наконец, безрассудство своего поведения. Но в глубине души я знал, что самое лучшее для всех нас — отпустить Хуанито. Если его прежние выходки — отказ нести вахту и готовить обед — были сравнительно безобидными, то теперь Хуанито стал просто опасным.
Я подавил, как ни жестоко это было, свои товарищеские чувства и предоставил ему поступать по-своему. А Хуанито был явно доволен своим творчеством. Поздно вечером он забрался на крышу и лег на обычном месте. Несколько минут спустя он уже спал.
Меня поражали его безответственность и непостоянство. Пожалуй, он был всего опаснее для самого себя; но мы все-таки условились приглядывать за ним. Наконец я уснул. Мне снился страшный сон: какие-то смуглые бандиты издевательски смеялись, когда я умолял дать мне хоть глоток воды. Один из мучителей стал трясти меня, громко крича. Я тщетно силился вырваться, и прошла целая вечность, пока я не сообразил, что это Ханс будит меня. Он что-то горячо говорил, но я ничего не мог понять спросонок. Внезапно я вспомнил вчерашнее происшествие — и сразу очнулся. Что еще придумал Хуанито? Я быстро оглянулся вокруг: он лежал на своем месте и, судя по ровному, спокойному дыханию, крепко спал.
— Ты ничего не замечаешь? — сказал Ханс и вытянул руку. Я последовал его примеру. На ладони появились влажные пятна...
Еще, еще... Сомнения нет: случилось долгожданное чудо! Впервые с тех пор, как мы вышли из Кальяо, хлынул настоящий ливень! Я вскочил, собираясь расстелить все паруса, чтобы не пропало ни капли драгоценной влаги, но Ханс остановил меня и, хитровато улыбаясь, указал на большую парусиновую воронку, подвешенную у края крыши. Под воронкой стояла кастрюля. Ханс был вправе гордиться своей расторопностью, и я не поскупился на похвалу.
Втроем мы живо собрали все пустые бочки, кастрюли и бутылки. Первая кастрюля уже наполнилась. Жан зачерпнул кружку и подал Эрику. Тот медленно, благоговейно опустошил ее и взволнованно сказал:
— Благодарю за величайшее и чистейшее наслаждение в моей жизни. Но мы не обладали такой выдержкой и реагировали куда более бурно.
