За классическим фасадом XVIII века скрывается здание века XXI: в ходе недавней реконструкции известный швейцарский архитектор Марио Ботта дополнил ансамбль театра
Продажа билетов в вечерней кассе: служитель заносит желающих в списки, по которым они получат пронумерованные билеты
Первые шаги
Подобно дворцу, венчающему парковый ансамбль, здание на площади della Scala — вершина, к которой надо двигаться постепенно, оттягивая финал. Чтобы вечер, проведенный в этих стенах, действительно стал одним из самых ярких в жизни, начинать сближение нужно с периферийных точек, которые создают пространство Ла Скала, храня память о его истории. Сперва стоит повернуть на улицу Джузеппе Верди, что справа от театра. Здесь находится маленькое двухэтажное кафе, которое, как и улица, названо в честь главного итальянского композитора. Премьера в театре его оперы «Набукко» (1842) сразу стала национальным событием. Гаэтано Доницетти — старший и успешный современник Верди — сказал о начинающем авторе: «Это — гений!» Тогда же, на волне уже начавшегося движения за объединение Италии, Верди заработал титул «певца Рисорджименто», а хорошо известный хор пленных иудеев, обращающихся к Богу, чтобы звезда Давида помогла им обрести потерянную Отчизну («Лети, моя мысль, на золотых крыльях»), стал считаться неофициальным гимном, который темпераментные итальянцы распевали на улицах.
Когда Ла Скала раскрывает вечером двери для публики, в проемах встают карабинеры. Дело не столько в охране порядка, сколько в красоте ритуала
Caffe’ Verdi не является собственно театральным заведением, в отличие от просторного и элегантного Caffe’ Biffi (в здании самого театра). В нем редко встретишь исполнителя или меломана. Зато нет лучшего способа погрузиться в прошлое, чем заглянуть сюда на завтрак. С утра кафе почти пустует, и можно спокойно расположиться на диване за маленьким круглым столиком в углу (впрочем, других здесь нет, помещение настолько небольшое, что все места угловые). Здесь хорошо и уютно, кроме того, все забито разного рода артефактами: от афиш начала прошлого века и растиражированных портретов прекрасных оперных примадонн до часов, ваз и прочих непродающихся предметов интерьера, к которым относится и бюст Бетховена, очутившийся за моей спиной. Честно говоря, не совсем понятно, что делает в этой располагающей к безделью обстановке известный своей глухотой и трудным нравом немецкий гений — автор единственной, совсем не итальянской по стилю оперы «Фиделио», но это не так уж и важно. Вся эта роскошь, ненавязчиво создающая иллюзию старины, уже за первой чашкой становится естественной средой обитания. Тем более что кофе в таких заведениях варят отменный.
